Беседы с завлитом: Ирина Кельблер
- Ирина, как считаете, путь на сцену вам был предопределен?
- Как ни странно, о том, что я стану артисткой, всегда знали мои родители. Я еще под стол пешком ходила, а они уже были уверены, что я пойду по этой стезе.
- В детстве очень многие проявляют артистизм, а потом становятся бухгалтерами, к примеру…
- Кем я только не собиралась быть, в том числе как раз бухгалтером. Но это позже, а в начальной школе я занималась танцами, была мисс Осень, министром культуры.
- ???
- Помните, было модно играть в школьное самоуправление? В президенты идти не хотелось, и я выдвинула себя на пост министра культуры. За что боролась, на то и напоролась – меня все время ругали завучи: ты же несешь свет, ты должна быть примером и т.п. Я отвечала: да, я своим примером побуждаю детей к самовыражению. У нас были очень строгие требования к школьной форме, а я то юбку к штанам пришью, то какие-нибудь умопомрачительные красные колготки надену.
- Это вы о школе рассказываете, а свой самый первый выход на сцену помните?
- А как же. Я была от горшка три вершка, встала на стул и спросила: «А хотите, я вам расскажу иникдот?» А рассказать не смогла - забыла (смеется).
- О бухгалтере можно подробнее? Вы ведь, если не ошибаюсь, даже документы подавали…
- Вообще-то по одной из линий все бабушки, дедушки были связаны с юриспруденцией – дедушка, в частности, был судьей города Талдыкорган. И я все время видела себя то в роли адвоката, то дипломата, то сыщика (как раз вышел сериал «Каменская» и я просто бредила этим образом, раньше Анастасии Павловны угадывала, кто преступник, и очень этим гордилась)…
- «Видела в роли»… все-таки театр по вам уже тогда плакал.
- Наверное, но в 11-м классе я подала документы в Университет международного бизнеса (UIB) на бухгалтера. Из-за подруги, с которой дружу с первого класса. Это из серии «Мы с Тамарой ходим парой». Но в итоге я ей все же изменила. Летом мы с родителями гостили у родственников в Новосибирске, гуляли по городу, и я случайно увидела объявление о наборе курса в театральный вуз. И меня прямо затрясло – хочу и все! Родители, конечно, воспротивились, побоялись отпускать меня одну в самостоятельное плаванье. Папа сказал тогда, что если набора в Алматы не будет, то на будущий год я обязательно поеду поступать в Россию. Так оно и случилось, я твердо решила дождаться следующего года и обязательно поступить в российский вуз. Вернулась в Алматы и сразу забрала документы из UIB. Для всех это стало шоком, в особенности для моей подруги. Но… все к лучшему, наверное? Бухгалтер из меня все равно получился бы никудышный, уж больно я неусидчивая.
- И слава Богу, скажу я от всего театрального сообщества. Итак, год вы готовились к поступлению, занимались в школе искусств «Розовая грива» - и в итоге оказались не в России, а в нашей «Жургеновке». Помните свою первую встречу с Мастером?
- Конечно! Я к тому времени уже начала встречаться со своим будущим мужем. Он у меня высокий, широкоплечий, видный такой… Меня очень поддерживал, репетировал со мной. И вот, помню, идем мы по коридору, выглядывает Рубен Суренович и говорит Грише: «Молодой человек, проходите, не стесняйтесь». То есть про меня он явно подумал: «ну с этой-то все понятно» (смеется).
- Что читали на экзамене?
- Отрывок из поэмы «Мцыри». Помню, легла на пол и начала декламировать хриплым умирающим голосом: «Старик, прости, я слышал много раз/ Что ты меня от смерти спас…» Бедный Рубен Суренович глаза закрывал…
- Боже мой, ведь это его любимое произведение! Угораздило же вас!
- Да, еще этюд помню. Вышла, встала перед комиссией и начала делать жевательные движения челюстью. А потом как замычу! У Рубена Суреновича глаза на лоб полезли. Я такая: «Лучше жевать, чем говорить». Он: «Ты права» (смеется).
- Ладно, я потом поинтересуюсь у Рубена Суреновича, чем вы все-таки его пленили. Наверняка внешними данными, как у молодой Татьяны Дорониной. А вообще робость вам свойственна? Или шли уверенно, как танк?
- Вы не поверите, я, впоследствии открывшая первое в Казахстане кастинговое агентство, боялась до дрожи в коленках. Сама никогда не проходила модельные кастинги – то ростом пару сантиметров не дотягивала, то попа на пару сантиметров шире, чем нужно (смеется). Так что Академии искусств был мой первый серьезный жизненный кастинг. Эта скованность у меня сохранилась до сих пор перед выходом на сцену. Мне нужно несколько секунд большой внутренней работы, чтобы успокоиться, сконцентрироваться. Обуздать свой страх.
- Что успокаивает, снимает напряжение?
- Честно сказать, я на сцену, особенно малую, без молитвы не выхожу. Особенно в глубоких спектаклях, где я не просто функция. О чем прошу Бога? «Господи, помоги мне все правильно донести до зрителя».
- Вспоминается один из ваших ранних спектаклей – «Чудики» по Шукшину. В нем было несколько очень откровенных сцен, включая постельную. Как в этом случае вы преодолевали волнение, природную стыдливость?
- Вы не представляете, какая я была красная на репетициях. Я дышать не могла, с меня семь потов сходило. Со временем это проходит. Когда убеждаешь себя в том, что сейчас ты – это не ты, а та же Валентина из «Чудиков».
- Вы-то в этот момент в образе, все чувства максимально обострены, а зритель всегда зритель. Прост, как попкорн. Может мобильник включить в самый неподходящий момент, а порой вообще неадекватно реагирует. Я знаю, были какие-то дикие случаи во время спектакля «Что хочет женщина»…
- Это правда. Как-то раз мы проходили сцену допроса, когда бабушка узнает о беременности моей героини, Любочки, и устраивает настоящую экзекуцию. Татьяна Петровна Банченко закуривает сигарету и начинает, как гестаповка, допытываться, кто отец ребенка. Я в этот момент поворачиваюсь лицом к залу, а зритель же в полуметре от тебя. И тогда я сталкиваюсь глазами с мужчиной, который смотрит на меня в упор и громко, на весь зал шепчет: «Беги!». Я в этот момент должна плакать, у меня жуткая трагедия, а тут едва не прокололась (смеется). Или еще был случай. В «Чудиках» после ночи любви с персонажем Виталика Багрянцева я выхожу на авансцену с репликой «И совестно, и хорошо!». И мне с галерки приходит ответ: «Ну, кто не без греха!»
- Ирина, два спектакля раскрыли вас как блестящую комедийную актрису – «Ревизор» и «Горе от ума». Наигрались в трагедии?
- В студенчестве я как-то взяла отрывок из пьесы Островского «Волки и овцы». Мне было очень интересно примерить на себя комедийный образ – там такая волчара в овечьей шкуре. И вдруг я получаю на экзамене четверку. Потом уже в коридоре ко мне подошла педагог и сказала «Ира, комедия – это не твое. Почитай Достоевского». Представляете? Кто бы мог подумать, что называется (смеется).
- Эмили в спектакле «Наш городок», Стелла в «Трамвае «Желание» - эти роли требуют от актрисы колоссального психического напряжения. Вы и играете их, как на разрыв аорты. Всегда есть опасность, что называется, пережать. Как вам удается балансировать на такой тонкой грани, не скатиться, скажем так, в «дурной МХАТ»?
- Я поймала этот баланс в работе над спектаклем «Наш городок». Честно говоря, поначалу я думала только о себе и забывала про зрителя. Когда с нами работал режиссер, он как-то удерживал меня в узде, а когда мы пустились в свободное плавание, меня, так скажем, начало выносить в открытое море. После спектакля я только час отходила. И в какой-то момент я сказала себе: «Стоп, так нельзя!». Я только рассказчик, я лишь ретранслирую в зал чувства и переживания моей героини, я не Эмили! Это странно, в жизни я сангвиник, а на сцене порой начинаю вести себя, как холерик. Как только я поняла, что чувство меры мне изменяет, во мне произошла какая-то глубокая внутренняя перестройка, и все встало на свои места. Поэтому работать над ролью Стеллы мне уже было гораздо легче.
- Сложность вашего образа в спектакле «Наш городок» заключалась еще и в том, что режиссерская задача предполагала перевоплощение молодой женщины Ирины Кельблер в четырнадцатилетнюю школьницу. Вы вроде бы даже специально сбросили вес для этой роли?
- Да, я похудела на 10 килограммов (смеется). Такой уж я человек, если мне нужно достичь определенного результата, я очень ответственно отношусь к тому, чтобы были заметны и внутренние, и внешние изменения. Поэтому я начала с физики – искала эту неловкость, угловатость подростковую.
- Ирина, совсем недавно в вашей творческой биографии произошло свидание с Чеховым, вас ввели на роль Маши в «Чайке». Это особый спектакль, семейный, атмосферный. Поделитесь, пожалуйста, своими ощущениями от этого опыта.
- Я в «Чайку» впрыгнула на ходу, за три репетиции. Мне спектакль нравился с самого начала, поэтому этот ввод был огромным счастьем. Признаюсь, еще до того, как Рубен Суренович начал со мной работать, я прочитала горы литературы – критику, рецензии на постановки, дневники Чехова, даже школьные сочинения с разбором образа Маши. Искала подтексты и «белые пятна» в истории. Я неплохо подготовилась и на вопрос режиссера «Как думаешь, кто отец Маши?» без колебания ответила: «Доктор». Именно этот манок и является, на мой взгляд, ключом к пониманию образа Маши. Отсюда и ее обращение к Дорну: «К вам лежит мое сердце». Я не очень люблю, когда говорят об актерском амплуа, но для меня эта роль была на сопротивление. Я долго искала рисунок роли, на первых репетициях все время говорила басом (смеется). Сейчас этот пазл уже собрался и я чувствую, что вписалась в семейный круг. «Чайка» мне стала родной.
- Ира, в театре – на сцене и за кулисами - вы производите впечатление солнечной батарейки, которая всегда в состоянии всех зарядить, согреть сердечным теплом. Вы как будто освещаете собой все пространство. А что делаете, когда вдруг накрывает волна депрессии? Когда «ни слов, ни музыки, ни сил…»
- Бывает, что я устаю, но только лишь от самой себя. И тогда я отключаюсь, но опять же от себя. Разумеется, моя жизнь далеко не безоблачная. Возможно, кому-то и кажется, что я как сыр в масле катаюсь, и что по жизни всегда везет. Но вот взять те же пуанты, на которых я училась ходить для роли… видели бы вы мои ноги и чего мне это стоило! Но я же не буду всем показывать свои ноги, чтобы мне посочувствовали. Случается, накрывает волна, но не депрессии, а самоедства. Порой наваливается столько проблем, что ужас охватывает, как же все это разгребать? И тогда я говорю себе, как Скарлетт О,Хара: «Я подумаю об этом завтра». Это великие слова.
- А что может заставить вас заплакать?
- В жизни я очень редко плачу, может, потому, что на сцене часто приходится. Да что угодно! Мои настоящие слезы видят только самые близкие люди, да и то в редких случаях. А если говорить о сантиментах… да в том же Фейсбуке что-нибудь душещипательное прочту – и сразу глаза на мокром месте (смеется).
- А как обстоят дела с верой в женскую дружбу?
- В театре мой самый близкий друг – Камочек (Камилла Ермекова. – Ред.) А вообще должна сказать, что с детства я всегда вращалась в кругу пацанов. Причем они никогда не считали меня за своего парня, «братана» и так далее. Нет, во мне всегда видели именно девочку, за которой нужно ухаживать. И какого-то похабного отношения к себе я тоже никогда не испытывала. Совсем недавно я попыталась проанализировать, в чем тут дело, почему меня окружают одни мужчины? И одна наша актриса подсказала ответ, она нашла очень правильные слова: «Просто ты не ждешь от мужчин подлости, поэтому тебе и легче найти с ними общий язык, нежели с женщинами». А вообще скажу так: вне зависимости от половых признаков я очень люблю людей. Изначально я на 100 процентов открыта для человека, а уж потом жизнь вносит свои коррективы (смеется). Я могу очень долго прощать человеку какие-то слабости, но когда чаша терпения переполнится, вычеркиваю его из своей жизни навсегда.
- А, как мать, вы – безумная?
- Да, но у меня на это не хватает времени.
- Уезжая на гастроли, вы надолго оставляете своих дочек на попечение мужа, бабушек, няни. Наверное, сердце разрывается от тоски?
- По долгу службы мои дети достаточно самостоятельные. Разумеется, каждая свободная минута всецело посвящается им. У меня есть даже быстрые кухонные рецепты, как занять ребенка, пока ты себе рисуешь грим Снегурочки. А гастроли… Это закон подлости просто! Как только мне уезжать – дети заболевают. Я уже подготовлена к этому, поэтому в доме собрана аптечка на случай моего длительного отсутствия. И я уже примерно знаю наперед, чем они заболеют (смеется). Знаете, дети как-то привыкли, что мама постоянно в разъездах. Или что у мамы сегодня спектакль. Поэтому обходится без истерик. Когда я была беременна Софией, я на съемках в Талдыкоргане скакала на лошади! И потом, будучи совсем крошкой, дочь сопровождала меня на монтаже, на озвучании. Есения – другой ребенок. Она так вопит, что меня просят «убрать куда-нибудь эту девочку» (смеется).
- Вот так и живете вы, Ирина, на два дома… Есть дом, в котором вас ждет маленькая семья – муж и дочери, и другой дом, в котором тысячи душ – коллеги, публика… Что для вас сегодня театр Лермонтова?
- Вы правы, это моя большая семья. Если ей больно – мне тоже больно. Ей хорошо – и мне хорошо. Театр Лермонтова – это частичка меня. Люди, которых я не брошу, не обману, не предам.
- Ирина, как считаете, путь на сцену вам был предопределен?
- Как ни странно, о том, что я стану артисткой, всегда знали мои родители. Я еще под стол пешком ходила, а они уже были уверены, что я пойду по этой стезе.
- В детстве очень многие проявляют артистизм, а потом становятся бухгалтерами, к примеру…
- Кем я только не собиралась быть, в том числе как раз бухгалтером. Но это позже, а в начальной школе я занималась танцами, была мисс Осень, министром культуры.
- ???
- Помните, было модно играть в школьное самоуправление? В президенты идти не хотелось, и я выдвинула себя на пост министра культуры. За что боролась, на то и напоролась – меня все время ругали завучи: ты же несешь свет, ты должна быть примером и т.п. Я отвечала: да, я своим примером побуждаю детей к самовыражению. У нас были очень строгие требования к школьной форме, а я то юбку к штанам пришью, то какие-нибудь умопомрачительные красные колготки надену.
- Это вы о школе рассказываете, а свой самый первый выход на сцену помните?
- А как же. Я была от горшка три вершка, встала на стул и спросила: «А хотите, я вам расскажу иникдот?» А рассказать не смогла - забыла (смеется).
- О бухгалтере можно подробнее? Вы ведь, если не ошибаюсь, даже документы подавали…
- Вообще-то по одной из линий все бабушки, дедушки были связаны с юриспруденцией – дедушка, в частности, был судьей города Талдыкорган. И я все время видела себя то в роли адвоката, то дипломата, то сыщика (как раз вышел сериал «Каменская» и я просто бредила этим образом, раньше Анастасии Павловны угадывала, кто преступник, и очень этим гордилась)…
- «Видела в роли»… все-таки театр по вам уже тогда плакал.
- Наверное, но в 11-м классе я подала документы в Университет международного бизнеса (UIB) на бухгалтера. Из-за подруги, с которой дружу с первого класса. Это из серии «Мы с Тамарой ходим парой». Но в итоге я ей все же изменила. Летом мы с родителями гостили у родственников в Новосибирске, гуляли по городу, и я случайно увидела объявление о наборе курса в театральный вуз. И меня прямо затрясло – хочу и все! Родители, конечно, воспротивились, побоялись отпускать меня одну в самостоятельное плаванье. Папа сказал тогда, что если набора в Алматы не будет, то на будущий год я обязательно поеду поступать в Россию. Так оно и случилось, я твердо решила дождаться следующего года и обязательно поступить в российский вуз. Вернулась в Алматы и сразу забрала документы из UIB. Для всех это стало шоком, в особенности для моей подруги. Но… все к лучшему, наверное? Бухгалтер из меня все равно получился бы никудышный, уж больно я неусидчивая.
- И слава Богу, скажу я от всего театрального сообщества. Итак, год вы готовились к поступлению, занимались в школе искусств «Розовая грива» - и в итоге оказались не в России, а в нашей «Жургеновке». Помните свою первую встречу с Мастером?
- Конечно! Я к тому времени уже начала встречаться со своим будущим мужем. Он у меня высокий, широкоплечий, видный такой… Меня очень поддерживал, репетировал со мной. И вот, помню, идем мы по коридору, выглядывает Рубен Суренович и говорит Грише: «Молодой человек, проходите, не стесняйтесь». То есть про меня он явно подумал: «ну с этой-то все понятно» (смеется).
- Что читали на экзамене?
- Отрывок из поэмы «Мцыри». Помню, легла на пол и начала декламировать хриплым умирающим голосом: «Старик, прости, я слышал много раз/ Что ты меня от смерти спас…» Бедный Рубен Суренович глаза закрывал…
- Боже мой, ведь это его любимое произведение! Угораздило же вас!
- Да, еще этюд помню. Вышла, встала перед комиссией и начала делать жевательные движения челюстью. А потом как замычу! У Рубена Суреновича глаза на лоб полезли. Я такая: «Лучше жевать, чем говорить». Он: «Ты права» (смеется).
- Ладно, я потом поинтересуюсь у Рубена Суреновича, чем вы все-таки его пленили. Наверняка внешними данными, как у молодой Татьяны Дорониной. А вообще робость вам свойственна? Или шли уверенно, как танк?
- Вы не поверите, я, впоследствии открывшая первое в Казахстане кастинговое агентство, боялась до дрожи в коленках. Сама никогда не проходила модельные кастинги – то ростом пару сантиметров не дотягивала, то попа на пару сантиметров шире, чем нужно (смеется). Так что Академии искусств был мой первый серьезный жизненный кастинг. Эта скованность у меня сохранилась до сих пор перед выходом на сцену. Мне нужно несколько секунд большой внутренней работы, чтобы успокоиться, сконцентрироваться. Обуздать свой страх.
- Что успокаивает, снимает напряжение?
- Честно сказать, я на сцену, особенно малую, без молитвы не выхожу. Особенно в глубоких спектаклях, где я не просто функция. О чем прошу Бога? «Господи, помоги мне все правильно донести до зрителя».
- Вспоминается один из ваших ранних спектаклей – «Чудики» по Шукшину. В нем было несколько очень откровенных сцен, включая постельную. Как в этом случае вы преодолевали волнение, природную стыдливость?
- Вы не представляете, какая я была красная на репетициях. Я дышать не могла, с меня семь потов сходило. Со временем это проходит. Когда убеждаешь себя в том, что сейчас ты – это не ты, а та же Валентина из «Чудиков».
- Вы-то в этот момент в образе, все чувства максимально обострены, а зритель всегда зритель. Прост, как попкорн. Может мобильник включить в самый неподходящий момент, а порой вообще неадекватно реагирует. Я знаю, были какие-то дикие случаи во время спектакля «Что хочет женщина»…
- Это правда. Как-то раз мы проходили сцену допроса, когда бабушка узнает о беременности моей героини, Любочки, и устраивает настоящую экзекуцию. Татьяна Петровна Банченко закуривает сигарету и начинает, как гестаповка, допытываться, кто отец ребенка. Я в этот момент поворачиваюсь лицом к залу, а зритель же в полуметре от тебя. И тогда я сталкиваюсь глазами с мужчиной, который смотрит на меня в упор и громко, на весь зал шепчет: «Беги!». Я в этот момент должна плакать, у меня жуткая трагедия, а тут едва не прокололась (смеется). Или еще был случай. В «Чудиках» после ночи любви с персонажем Виталика Багрянцева я выхожу на авансцену с репликой «И совестно, и хорошо!». И мне с галерки приходит ответ: «Ну, кто не без греха!»
- Ирина, два спектакля раскрыли вас как блестящую комедийную актрису – «Ревизор» и «Горе от ума». Наигрались в трагедии?
- В студенчестве я как-то взяла отрывок из пьесы Островского «Волки и овцы». Мне было очень интересно примерить на себя комедийный образ – там такая волчара в овечьей шкуре. И вдруг я получаю на экзамене четверку. Потом уже в коридоре ко мне подошла педагог и сказала «Ира, комедия – это не твое. Почитай Достоевского». Представляете? Кто бы мог подумать, что называется (смеется).
- Эмили в спектакле «Наш городок», Стелла в «Трамвае «Желание» - эти роли требуют от актрисы колоссального психического напряжения. Вы и играете их, как на разрыв аорты. Всегда есть опасность, что называется, пережать. Как вам удается балансировать на такой тонкой грани, не скатиться, скажем так, в «дурной МХАТ»?
- Я поймала этот баланс в работе над спектаклем «Наш городок». Честно говоря, поначалу я думала только о себе и забывала про зрителя. Когда с нами работал режиссер, он как-то удерживал меня в узде, а когда мы пустились в свободное плавание, меня, так скажем, начало выносить в открытое море. После спектакля я только час отходила. И в какой-то момент я сказала себе: «Стоп, так нельзя!». Я только рассказчик, я лишь ретранслирую в зал чувства и переживания моей героини, я не Эмили! Это странно, в жизни я сангвиник, а на сцене порой начинаю вести себя, как холерик. Как только я поняла, что чувство меры мне изменяет, во мне произошла какая-то глубокая внутренняя перестройка, и все встало на свои места. Поэтому работать над ролью Стеллы мне уже было гораздо легче.
- Сложность вашего образа в спектакле «Наш городок» заключалась еще и в том, что режиссерская задача предполагала перевоплощение молодой женщины Ирины Кельблер в четырнадцатилетнюю школьницу. Вы вроде бы даже специально сбросили вес для этой роли?
- Да, я похудела на 10 килограммов (смеется). Такой уж я человек, если мне нужно достичь определенного результата, я очень ответственно отношусь к тому, чтобы были заметны и внутренние, и внешние изменения. Поэтому я начала с физики – искала эту неловкость, угловатость подростковую.
- Ирина, совсем недавно в вашей творческой биографии произошло свидание с Чеховым, вас ввели на роль Маши в «Чайке». Это особый спектакль, семейный, атмосферный. Поделитесь, пожалуйста, своими ощущениями от этого опыта.
- Я в «Чайку» впрыгнула на ходу, за три репетиции. Мне спектакль нравился с самого начала, поэтому этот ввод был огромным счастьем. Признаюсь, еще до того, как Рубен Суренович начал со мной работать, я прочитала горы литературы – критику, рецензии на постановки, дневники Чехова, даже школьные сочинения с разбором образа Маши. Искала подтексты и «белые пятна» в истории. Я неплохо подготовилась и на вопрос режиссера «Как думаешь, кто отец Маши?» без колебания ответила: «Доктор». Именно этот манок и является, на мой взгляд, ключом к пониманию образа Маши. Отсюда и ее обращение к Дорну: «К вам лежит мое сердце». Я не очень люблю, когда говорят об актерском амплуа, но для меня эта роль была на сопротивление. Я долго искала рисунок роли, на первых репетициях все время говорила басом (смеется). Сейчас этот пазл уже собрался и я чувствую, что вписалась в семейный круг. «Чайка» мне стала родной.
- Ира, в театре – на сцене и за кулисами - вы производите впечатление солнечной батарейки, которая всегда в состоянии всех зарядить, согреть сердечным теплом. Вы как будто освещаете собой все пространство. А что делаете, когда вдруг накрывает волна депрессии? Когда «ни слов, ни музыки, ни сил…»
- Бывает, что я устаю, но только лишь от самой себя. И тогда я отключаюсь, но опять же от себя. Разумеется, моя жизнь далеко не безоблачная. Возможно, кому-то и кажется, что я как сыр в масле катаюсь, и что по жизни всегда везет. Но вот взять те же пуанты, на которых я училась ходить для роли… видели бы вы мои ноги и чего мне это стоило! Но я же не буду всем показывать свои ноги, чтобы мне посочувствовали. Случается, накрывает волна, но не депрессии, а самоедства. Порой наваливается столько проблем, что ужас охватывает, как же все это разгребать? И тогда я говорю себе, как Скарлетт О,Хара: «Я подумаю об этом завтра». Это великие слова.
- А что может заставить вас заплакать?
- В жизни я очень редко плачу, может, потому, что на сцене часто приходится. Да что угодно! Мои настоящие слезы видят только самые близкие люди, да и то в редких случаях. А если говорить о сантиментах… да в том же Фейсбуке что-нибудь душещипательное прочту – и сразу глаза на мокром месте (смеется).
- А как обстоят дела с верой в женскую дружбу?
- В театре мой самый близкий друг – Камочек (Камилла Ермекова. – Ред.) А вообще должна сказать, что с детства я всегда вращалась в кругу пацанов. Причем они никогда не считали меня за своего парня, «братана» и так далее. Нет, во мне всегда видели именно девочку, за которой нужно ухаживать. И какого-то похабного отношения к себе я тоже никогда не испытывала. Совсем недавно я попыталась проанализировать, в чем тут дело, почему меня окружают одни мужчины? И одна наша актриса подсказала ответ, она нашла очень правильные слова: «Просто ты не ждешь от мужчин подлости, поэтому тебе и легче найти с ними общий язык, нежели с женщинами». А вообще скажу так: вне зависимости от половых признаков я очень люблю людей. Изначально я на 100 процентов открыта для человека, а уж потом жизнь вносит свои коррективы (смеется). Я могу очень долго прощать человеку какие-то слабости, но когда чаша терпения переполнится, вычеркиваю его из своей жизни навсегда.
- А, как мать, вы – безумная?
- Да, но у меня на это не хватает времени.
- Уезжая на гастроли, вы надолго оставляете своих дочек на попечение мужа, бабушек, няни. Наверное, сердце разрывается от тоски?
- По долгу службы мои дети достаточно самостоятельные. Разумеется, каждая свободная минута всецело посвящается им. У меня есть даже быстрые кухонные рецепты, как занять ребенка, пока ты себе рисуешь грим Снегурочки. А гастроли… Это закон подлости просто! Как только мне уезжать – дети заболевают. Я уже подготовлена к этому, поэтому в доме собрана аптечка на случай моего длительного отсутствия. И я уже примерно знаю наперед, чем они заболеют (смеется). Знаете, дети как-то привыкли, что мама постоянно в разъездах. Или что у мамы сегодня спектакль. Поэтому обходится без истерик. Когда я была беременна Софией, я на съемках в Талдыкоргане скакала на лошади! И потом, будучи совсем крошкой, дочь сопровождала меня на монтаже, на озвучании. Есения – другой ребенок. Она так вопит, что меня просят «убрать куда-нибудь эту девочку» (смеется).
- Вот так и живете вы, Ирина, на два дома… Есть дом, в котором вас ждет маленькая семья – муж и дочери, и другой дом, в котором тысячи душ – коллеги, публика… Что для вас сегодня театр Лермонтова?
- Вы правы, это моя большая семья. Если ей больно – мне тоже больно. Ей хорошо – и мне хорошо. Театр Лермонтова – это частичка меня. Люди, которых я не брошу, не обману, не предам.
