Беседы с завлитом: Илья Бобков
- Обычно я задаю актеру первый вопрос «Как вы пришли в театр», но в вашем случае это даже смешно. Вы из театра не уходили, как и театр из вашей жизни, поскольку свои первые шаги во младенчестве вы, наверное, сделали в этих стенах. Рубен Суренович как-то рассказывал, что маленький мальчик Илья с не по-детски серьезным лицом все время требовательно дергал его за руку и тянул… Куда вы тянули Мастера?
- Посмотреть мои макетики (смеется). Я с малолетства увлекался созданием макетов спектаклей. Действительно, я очень много времени проводил в театре, в основном в цехе у мамы (Ирина Бобкова – заведующая гримцехом в театре Лермонтова. – Ред.). Став постарше, я уже пропадал в кабинете нашего главного художника Владимира Кужеля. После школы надо было как-то себя развлекать, и я придумывал декорации по своим фантазиям. Была даже сценическая коробка с какими-то моими поделками, причем все в ней было оборудовано по последнему слову инженерии - штанкеты, круг… В спектаклях меня тоже занимали, когда требовался ребенок – в «Калигуле», «Макбете»… Яркое воспоминание, когда на гастроли приехал спектакль «Ленкома» с Абдуловым и Збруевым. Им тоже нужен был мальчик в спектакле, и Александр Гаврилович стал на три дня моим сценическим папой.
- Ну а что, весьма органично, вы же тоже Александрович (отец Ильи –заслуженный артист РК Александр Зубов. – Ред.).
- Да, до сих пор помню, как в финале спектакля мы с Абдуловым ели персиковые варенье. Кстати, сохранился школьный дневник, где в графе «подпись родителей» оставили свои автографы Абдулов и Збруев.
- Илья, а в каком возрасте появилось уже осознанное желание не макетики клеить в кабинетах, а выйти на сцену?
- А не было такого желания. Меня как-то всегда в режиссуру больше тянуло. В школьные годы я часто ставил какие-то утренники. Свой первый режиссерский сценарий ко Дню учителя я написал лет в девять. В старших классах учительница по литературе Ирина Борисовна Айманова попросила помочь организовать поэтический вечер по произведениям Пушкина. Так я поставил свой первый спектакль – «Моцарт и Сальери». Спустя какое-то время мне предложили вести театральный кружок, но поскольку я не переношу слово «кружок», я согласился на условиях, что это будет театральная студия.
- Сомнений в выборе профессии в то время уже не возникало?
- Напротив, я не собирался поступать в театральный вуз. Мне к тому моменту стал интересен дизайн, я учился на дизайнера, параллельно продолжая вести театральную студию, но уже в другой школе, куда перешла наша завуч. Наши спектакли участвовали в конкурсах и занимали хорошие места. А когда я узнал, что Рубен Суренович Андриасян набирает актерско-режиссерский курс, то забрал документы и поступил в академию Жургенова.
- Какое самое яркое воспоминание у вас о годах учебы в академии?
- Однажды декан нашего факультета попросил подготовить какую-то сценку к международному дню борьбы со СПИДом. Мы благополучно на это забили, но за день до запланированной акции нас поставили перед фактом: ребята, вы завтра выступаете. Блин, что делать? И вот мы вчетвером - Рома Жуков, Дима Багрянцев, Вадим Беляев и я – прикупили пива, заперлись вечером в аудитории и стали придумывать. Какие обычно сюжеты используют в подобных сценках? Какой-нибудь несчастный наркоман ворует у родителей деньги, те плачут… ну что-то в этом роде. Мы отказались от примитивного подхода и пошли от противного. Если все говорят, что наркомания – это плохо, мы будем утверждать обратное и доведем это до абсурда. И начался полный бред! Мы, как рабочие сцены, выходили в черных спецовках, ставили стол посреди сцены учебного театра и бурно приветствовали Жукова, который, взобравшись на стол, как на митинге, вещал о том, как мы всем миром боремся с наркоманией, как число наркозависимых неуклонно сокращается… Потом мы привязывали Ромку к столу, поднимали в воздух, были как бы его галлюцинациями. Мы бродили по залу, трогали за колени декана, ректора и говорили им «попробуй… попробуй!». А Жуков в этот момент читал «Черного человека» Есенина. Словом, полный сюр!
- Да уж… Как вас только не упрятали в наркологию, не говоря уже о других оргвыводах.
- После выступления к нам подошел декан со словами: «Ну, это интересное видение» (смеется).
- Илья, наверное, это закономерно, что рано или поздно думающих актеров наклоняет в сторону режиссуры. Тому есть масса примеров. А что двигало вами – амбиции, чувство нереализованности или целый ворох гениальных идей в загашнике?
- Скорее последнее (улыбается). Какие-то человечки в голове гуляют, картинки всплывают, есть желание вытащить их на свет божий. Если цепляет материал, всегда хочется в этом покопаться, разобраться и поделиться своими переживаниями. Честно признаюсь, не испытываю большого желания выходить на сцену в качестве актера. Но случается, когда материал настолько интересен, что захватывает тебя целиком. Так произошло с ролью ведущего в спектакле «Наш городок». Мало того, что это вообще самая сложная роль в пьесе – тридцать страниц одних монологов, но это был еще и экстренный ввод за неделю до премьеры. Постановщик Линас Зайкаускас в работе над этими монологами со мной, как с актером, очень много дал мне чисто режиссерских знаний. Это был очень ценный и приятный опыт.
- Вам и по психофизике очень близок этот образ ведущего – отстраненный наблюдатель. Актеры по природе своей, как правило, экстраверты. Вы же производите впечатление человека сдержанного, если не сказать закрытого. Или с ближним кругом вы другой?
- В целом я довольно закрытый. Это, наверное, одно из тех свойств, что мешают мне получать удовольствие от работы на сцене. В зале мне намного комфортнее. Но вы правы, с близкими друзьями я другой, да.
- Последнее время в программках вы обозначены как ассистент режиссера. В чем заключаются ваши функции? Каков круг ваших обязанностей?
- По сути, это второй режиссер. То, за чем не успевает следить режиссер-постановщик, возлагается на ассистента. Насколько я востребован в этом качестве, во многом зависит от самого режиссера. Если он открыт для сотрудничества – может получиться плодотворный, взаимовыгодный симбиоз. Рождались спектакли, в которых я действительно ощущал себя полезным, нужным, сопричастным. Могу привести в пример спектакль Димы Билова и последнюю работу с Григорием Лифановым. А вот с Гульназ Балпеисовой, к сожалению, такого взаимопонимания не случилось. Наверное, просто не совпали видение материала и театра вообще.
- Бывает… Не могу не спросить вас о работе с Рубеном Суреновичем над «Чайкой», где вы тоже были ассистентом. Наверное, это огромное счастье – даже просто проникнуть в творческую лабораторию Мастера. Но еще и, скажем так, «опасян» для начинающего режиссера – ошибиться, проколоться. Правда ведь?
- Да, это к тому же первый мой опыт в качестве ассистента. Для меня это была больше учеба, созерцательная практика. Я смотрел, как работает Мастер. Чувство огромной ответственности пришло позже, когда пришлось вводить актеров на роли вместо выбывших из спектакля.
- Илья, я знаю, что вы читаете большое количество пьес, следите за тенденциями в драматургии. Сами писать не пробовали?
- Писать с нуля – нет. Но когда я работал над своим дипломным спектаклем «Моцарт», то немного поработал монтажером, по сути, соединив в инсценировке два разных литературных материала – «Маленькие трагедии» Пушкина и «Амадей» Шеффера. Это было непростым делом – смешать тексты, написанные в разных жанрах, и создать нечто цельное. Я, кстати, очень горжусь тем обстоятельством, что этот спектакль сначала стал участником международного театрального фестиваля «Откровение», а потом уже, собственно, дипломной работой. Вот именно этой сноской горжусь: «спектакль – дипломант фестиваля».
- Смоделируем ситуацию: вы загорелись неким материалом, намерены ставить спектакль и видите конкретного актера на определенную роль. По типажу он стопроцентно органичен, но при этом вы точно знаете: человек он, мягко говоря, дрянной, а вообще – сволочь порядочная. Как поступите? Будете искать менее подходящего по форме, но приятного по содержанию или закроете глаза на человеческие качества?
- Сложный вопрос. Если без вариантов, то придется брать, а как иначе? Работа есть работа. И потом, все относительно, допустим, для меня он – сволочь, а для кого-то – прекрасный человек. Все субъективно же.
- Илья, вы достаточно поездили по миру и многое повидали. Я имею в виду мир искусства. Большое видится на расстоянии и наверняка вам открылись какие-то болевые точки отечественного театра, которые ему желательно преодолеть. Все мы патриоты, но это не отменяет критичного отношения… Иными словами, вы можете поставить диагноз казахстанскому театру? Чем он болен?
- Консерватизмом. Это убивает, если честно. Понятно, что мы живем вдалеке от культурных столиц и те этапы становления, которые там давно пройдены, мы до сих пор переживаем. И это не вина, а беда наших актеров и режиссеров. Все проблемы от скудости кругозора, я считаю. Но при этом то, что где-то на Западе признано актуальным, у нас принимается в штыки. Знаете, мне всегда очень грустно бывает, когда приезжает режиссер с каким-то смелым решением, а часть актеров саботирует работу не потому, что не принимает какие-то задачи, но яростно отрицая саму идею в принципе. Поймите правильно, я сейчас не о труппе театра Лермонтова говорю, у нас-то как раз этим не страдают. О тенденциях вообще.
- Театр Лермонтова трудно упрекнуть в закостенелости и верности скрепам. Если уж мы Виктюка с его «Фуршетом» пережили и приняли… В текущем репертуаре есть экспериментальные постановки по пьесам Лорки, Лермонтова, Грибоедова.
- Это так, но мы, повторюсь, говорим о болевых точках отечественного театра в принципе. Порой не кичиться надо нашей ортодоксальностью, а стыдиться ее. На мой взгляд, тот же МХТ, отказавшись от буквы «А», стал намного свободнее и интереснее. Академизм не в статусе театра, но в головах художников, а это уже рамки. В творчестве не может быть рамок, в этом я убежден.
- В пику вашим словам напомню недавнюю историю, когда на малой сцене проходили читки пьес начинающих казахстанских драматургов. И одна из предложенных пьес была настолько откровенно похабной, что даже вашей толерантности не хватило…
- Мы говорим о разных вещах. Одно дело, когда эксперимент в творчестве побуждает зрителя о чем-то задуматься, внутренне работать вместе с создателями спектакля, и совсем другое, когда материал вызывает отвращение. Согласитесь, хорошая, качественная драматургия не вызывает отвращения. Литературная основа сама по себе уже является произведением искусства. Поэтому я и говорю: есть рамки, сдерживающие художника в творческих поисках, а есть границы допустимого. Грань между искусством и антиискусством очень тонкая, но она есть. Глупость, когда пошлость выдается за современное искусство.
- Илья, а есть у вас параноидальная мечта – поставить что-то конкретное? Которая не дает спать по ночам. Одна, но пламенная страсть…
- Было время, когда я просто изнемогал от желания поставить «Иллюзии» Вырыпаева. Не то чтобы я перегорел, я и сейчас очень хочу поставить «Иллюзии», причем именно в нашем театре и с нашими артистами. Это, если хотите, некий патриотизм: я хочу, чтобы в нашем репертуарном списке появилось такое название. Еще мне бы очень хотелось поработать с пьесами Мак Донаха. Неважно, будет ли это «Королева красоты», «Сиротливый Запад» или что-то другое.
- Спрошу словами Кости из «Покровских ворот», что, кроме театра, вызывает у вас живой интерес?
- Экстремальные виды спорта(смеется). Прыгаю с парашютом, летаю на параплане, катаюсь на сноуборде. И делаю это с удовольствием! Одно время серьезно увлекался фотографией, сейчас как-то поостыл.
- Традиционная концовка интервью: что для вас театр Лермонтова?
- Ну, то, что дом и с самого детства – это понятно (смеется). А если конкретно здесь и сейчас, то это возможность для роста. Во всяком случае, мне бы очень хотелось на это надеяться.
- Обычно я задаю актеру первый вопрос «Как вы пришли в театр», но в вашем случае это даже смешно. Вы из театра не уходили, как и театр из вашей жизни, поскольку свои первые шаги во младенчестве вы, наверное, сделали в этих стенах. Рубен Суренович как-то рассказывал, что маленький мальчик Илья с не по-детски серьезным лицом все время требовательно дергал его за руку и тянул… Куда вы тянули Мастера?
- Посмотреть мои макетики (смеется). Я с малолетства увлекался созданием макетов спектаклей. Действительно, я очень много времени проводил в театре, в основном в цехе у мамы (Ирина Бобкова – заведующая гримцехом в театре Лермонтова. – Ред.). Став постарше, я уже пропадал в кабинете нашего главного художника Владимира Кужеля. После школы надо было как-то себя развлекать, и я придумывал декорации по своим фантазиям. Была даже сценическая коробка с какими-то моими поделками, причем все в ней было оборудовано по последнему слову инженерии - штанкеты, круг… В спектаклях меня тоже занимали, когда требовался ребенок – в «Калигуле», «Макбете»… Яркое воспоминание, когда на гастроли приехал спектакль «Ленкома» с Абдуловым и Збруевым. Им тоже нужен был мальчик в спектакле, и Александр Гаврилович стал на три дня моим сценическим папой.
- Ну а что, весьма органично, вы же тоже Александрович (отец Ильи –заслуженный артист РК Александр Зубов. – Ред.).
- Да, до сих пор помню, как в финале спектакля мы с Абдуловым ели персиковые варенье. Кстати, сохранился школьный дневник, где в графе «подпись родителей» оставили свои автографы Абдулов и Збруев.
- Илья, а в каком возрасте появилось уже осознанное желание не макетики клеить в кабинетах, а выйти на сцену?
- А не было такого желания. Меня как-то всегда в режиссуру больше тянуло. В школьные годы я часто ставил какие-то утренники. Свой первый режиссерский сценарий ко Дню учителя я написал лет в девять. В старших классах учительница по литературе Ирина Борисовна Айманова попросила помочь организовать поэтический вечер по произведениям Пушкина. Так я поставил свой первый спектакль – «Моцарт и Сальери». Спустя какое-то время мне предложили вести театральный кружок, но поскольку я не переношу слово «кружок», я согласился на условиях, что это будет театральная студия.
- Сомнений в выборе профессии в то время уже не возникало?
- Напротив, я не собирался поступать в театральный вуз. Мне к тому моменту стал интересен дизайн, я учился на дизайнера, параллельно продолжая вести театральную студию, но уже в другой школе, куда перешла наша завуч. Наши спектакли участвовали в конкурсах и занимали хорошие места. А когда я узнал, что Рубен Суренович Андриасян набирает актерско-режиссерский курс, то забрал документы и поступил в академию Жургенова.
- Какое самое яркое воспоминание у вас о годах учебы в академии?
- Однажды декан нашего факультета попросил подготовить какую-то сценку к международному дню борьбы со СПИДом. Мы благополучно на это забили, но за день до запланированной акции нас поставили перед фактом: ребята, вы завтра выступаете. Блин, что делать? И вот мы вчетвером - Рома Жуков, Дима Багрянцев, Вадим Беляев и я – прикупили пива, заперлись вечером в аудитории и стали придумывать. Какие обычно сюжеты используют в подобных сценках? Какой-нибудь несчастный наркоман ворует у родителей деньги, те плачут… ну что-то в этом роде. Мы отказались от примитивного подхода и пошли от противного. Если все говорят, что наркомания – это плохо, мы будем утверждать обратное и доведем это до абсурда. И начался полный бред! Мы, как рабочие сцены, выходили в черных спецовках, ставили стол посреди сцены учебного театра и бурно приветствовали Жукова, который, взобравшись на стол, как на митинге, вещал о том, как мы всем миром боремся с наркоманией, как число наркозависимых неуклонно сокращается… Потом мы привязывали Ромку к столу, поднимали в воздух, были как бы его галлюцинациями. Мы бродили по залу, трогали за колени декана, ректора и говорили им «попробуй… попробуй!». А Жуков в этот момент читал «Черного человека» Есенина. Словом, полный сюр!
- Да уж… Как вас только не упрятали в наркологию, не говоря уже о других оргвыводах.
- После выступления к нам подошел декан со словами: «Ну, это интересное видение» (смеется).
- Илья, наверное, это закономерно, что рано или поздно думающих актеров наклоняет в сторону режиссуры. Тому есть масса примеров. А что двигало вами – амбиции, чувство нереализованности или целый ворох гениальных идей в загашнике?
- Скорее последнее (улыбается). Какие-то человечки в голове гуляют, картинки всплывают, есть желание вытащить их на свет божий. Если цепляет материал, всегда хочется в этом покопаться, разобраться и поделиться своими переживаниями. Честно признаюсь, не испытываю большого желания выходить на сцену в качестве актера. Но случается, когда материал настолько интересен, что захватывает тебя целиком. Так произошло с ролью ведущего в спектакле «Наш городок». Мало того, что это вообще самая сложная роль в пьесе – тридцать страниц одних монологов, но это был еще и экстренный ввод за неделю до премьеры. Постановщик Линас Зайкаускас в работе над этими монологами со мной, как с актером, очень много дал мне чисто режиссерских знаний. Это был очень ценный и приятный опыт.
- Вам и по психофизике очень близок этот образ ведущего – отстраненный наблюдатель. Актеры по природе своей, как правило, экстраверты. Вы же производите впечатление человека сдержанного, если не сказать закрытого. Или с ближним кругом вы другой?
- В целом я довольно закрытый. Это, наверное, одно из тех свойств, что мешают мне получать удовольствие от работы на сцене. В зале мне намного комфортнее. Но вы правы, с близкими друзьями я другой, да.
- Последнее время в программках вы обозначены как ассистент режиссера. В чем заключаются ваши функции? Каков круг ваших обязанностей?
- По сути, это второй режиссер. То, за чем не успевает следить режиссер-постановщик, возлагается на ассистента. Насколько я востребован в этом качестве, во многом зависит от самого режиссера. Если он открыт для сотрудничества – может получиться плодотворный, взаимовыгодный симбиоз. Рождались спектакли, в которых я действительно ощущал себя полезным, нужным, сопричастным. Могу привести в пример спектакль Димы Билова и последнюю работу с Григорием Лифановым. А вот с Гульназ Балпеисовой, к сожалению, такого взаимопонимания не случилось. Наверное, просто не совпали видение материала и театра вообще.
- Бывает… Не могу не спросить вас о работе с Рубеном Суреновичем над «Чайкой», где вы тоже были ассистентом. Наверное, это огромное счастье – даже просто проникнуть в творческую лабораторию Мастера. Но еще и, скажем так, «опасян» для начинающего режиссера – ошибиться, проколоться. Правда ведь?
- Да, это к тому же первый мой опыт в качестве ассистента. Для меня это была больше учеба, созерцательная практика. Я смотрел, как работает Мастер. Чувство огромной ответственности пришло позже, когда пришлось вводить актеров на роли вместо выбывших из спектакля.
- Илья, я знаю, что вы читаете большое количество пьес, следите за тенденциями в драматургии. Сами писать не пробовали?
- Писать с нуля – нет. Но когда я работал над своим дипломным спектаклем «Моцарт», то немного поработал монтажером, по сути, соединив в инсценировке два разных литературных материала – «Маленькие трагедии» Пушкина и «Амадей» Шеффера. Это было непростым делом – смешать тексты, написанные в разных жанрах, и создать нечто цельное. Я, кстати, очень горжусь тем обстоятельством, что этот спектакль сначала стал участником международного театрального фестиваля «Откровение», а потом уже, собственно, дипломной работой. Вот именно этой сноской горжусь: «спектакль – дипломант фестиваля».
- Смоделируем ситуацию: вы загорелись неким материалом, намерены ставить спектакль и видите конкретного актера на определенную роль. По типажу он стопроцентно органичен, но при этом вы точно знаете: человек он, мягко говоря, дрянной, а вообще – сволочь порядочная. Как поступите? Будете искать менее подходящего по форме, но приятного по содержанию или закроете глаза на человеческие качества?
- Сложный вопрос. Если без вариантов, то придется брать, а как иначе? Работа есть работа. И потом, все относительно, допустим, для меня он – сволочь, а для кого-то – прекрасный человек. Все субъективно же.
- Илья, вы достаточно поездили по миру и многое повидали. Я имею в виду мир искусства. Большое видится на расстоянии и наверняка вам открылись какие-то болевые точки отечественного театра, которые ему желательно преодолеть. Все мы патриоты, но это не отменяет критичного отношения… Иными словами, вы можете поставить диагноз казахстанскому театру? Чем он болен?
- Консерватизмом. Это убивает, если честно. Понятно, что мы живем вдалеке от культурных столиц и те этапы становления, которые там давно пройдены, мы до сих пор переживаем. И это не вина, а беда наших актеров и режиссеров. Все проблемы от скудости кругозора, я считаю. Но при этом то, что где-то на Западе признано актуальным, у нас принимается в штыки. Знаете, мне всегда очень грустно бывает, когда приезжает режиссер с каким-то смелым решением, а часть актеров саботирует работу не потому, что не принимает какие-то задачи, но яростно отрицая саму идею в принципе. Поймите правильно, я сейчас не о труппе театра Лермонтова говорю, у нас-то как раз этим не страдают. О тенденциях вообще.
- Театр Лермонтова трудно упрекнуть в закостенелости и верности скрепам. Если уж мы Виктюка с его «Фуршетом» пережили и приняли… В текущем репертуаре есть экспериментальные постановки по пьесам Лорки, Лермонтова, Грибоедова.
- Это так, но мы, повторюсь, говорим о болевых точках отечественного театра в принципе. Порой не кичиться надо нашей ортодоксальностью, а стыдиться ее. На мой взгляд, тот же МХТ, отказавшись от буквы «А», стал намного свободнее и интереснее. Академизм не в статусе театра, но в головах художников, а это уже рамки. В творчестве не может быть рамок, в этом я убежден.
- В пику вашим словам напомню недавнюю историю, когда на малой сцене проходили читки пьес начинающих казахстанских драматургов. И одна из предложенных пьес была настолько откровенно похабной, что даже вашей толерантности не хватило…
- Мы говорим о разных вещах. Одно дело, когда эксперимент в творчестве побуждает зрителя о чем-то задуматься, внутренне работать вместе с создателями спектакля, и совсем другое, когда материал вызывает отвращение. Согласитесь, хорошая, качественная драматургия не вызывает отвращения. Литературная основа сама по себе уже является произведением искусства. Поэтому я и говорю: есть рамки, сдерживающие художника в творческих поисках, а есть границы допустимого. Грань между искусством и антиискусством очень тонкая, но она есть. Глупость, когда пошлость выдается за современное искусство.
- Илья, а есть у вас параноидальная мечта – поставить что-то конкретное? Которая не дает спать по ночам. Одна, но пламенная страсть…
- Было время, когда я просто изнемогал от желания поставить «Иллюзии» Вырыпаева. Не то чтобы я перегорел, я и сейчас очень хочу поставить «Иллюзии», причем именно в нашем театре и с нашими артистами. Это, если хотите, некий патриотизм: я хочу, чтобы в нашем репертуарном списке появилось такое название. Еще мне бы очень хотелось поработать с пьесами Мак Донаха. Неважно, будет ли это «Королева красоты», «Сиротливый Запад» или что-то другое.
- Спрошу словами Кости из «Покровских ворот», что, кроме театра, вызывает у вас живой интерес?
- Экстремальные виды спорта(смеется). Прыгаю с парашютом, летаю на параплане, катаюсь на сноуборде. И делаю это с удовольствием! Одно время серьезно увлекался фотографией, сейчас как-то поостыл.
- Традиционная концовка интервью: что для вас театр Лермонтова?
- Ну, то, что дом и с самого детства – это понятно (смеется). А если конкретно здесь и сейчас, то это возможность для роста. Во всяком случае, мне бы очень хотелось на это надеяться.
