Беседы с завлитом: Вячеслав Балашов
- Слава, вы перешли в театр Лермонтова из DTK. Наверняка есть ощутимая разница во всем – в масштабах, в подходах, в репертуарной и кадровой политике. Да и зритель у русского и немецкого театров разный. В чем, по-вашему, несхожесть этих двух пространств и какие есть точки соприкосновения?
- Когда я, будучи студентом второго курса Академии Жургенова, пришел в немецкий театр, я был молод и восприимчив. Мне было интересно ощутить новое дыхание современной европейской драматургии, которая существует не по канонам классического театра. Повзрослев, я пришел к выводу, что мне такая форма немного наскучила. В немецком театре нередко приходилось искать своих персонажей от внешнего к внутреннему. Способ существования, грубо говоря, по Брехту, а не по Станиславскому. Все чаще я захаживал на спектакли Лермонтовского театра и с завистью думал: как же здорово жить на сцене здесь и сейчас, не прикрываясь масками и условностями. Один из последних спектаклей в немецком театре, в котором я с удовольствием работал и полностью отдавался материалу, поставил Дима Скирта – «Метод Грёнхольма». Очень сильно держала труппа во главе с Ириной Симоновой – режиссером, которому я очень благодарен. Однако с ее уходом с с поста художественного руководителя почти все мои друзья покинули театр. Так что все решилось естественным образом. Звезды так распорядились, что меня взяли в труппу «Лермонтовки», чему я безумно рад.
- Но ведь ГАРТД – это не только другая репертуарная политика, но и принципиально иная организация труда.
- В том-то и дело! Меня поразило, насколько процесс создания спектакля в «русской драме» отлажен до автоматизма. Порядок и дисциплина, все работает как часы. Каждый четко знает свои обязанности и не заходит на чужую территорию, хотя и взаимопомощь очень сильная. Если это и конвейер, то мне очень нравится ощущать себя частью большого отстроенного механизма. Просто бабочки в животе, если честно (смеется). Признаюсь, большую часть свободного времени я провожу в стенах театра. Мне просто нравится здесь быть.
- Замечательно! Вернемся в безмятежную юность. Об актерской стезе, как я понимаю, вы не помышляли.
- Отнюдь, я долгое время профессионально занимался хоккеем – для Усть-Каменогорска, откуда я родом, это типично. Говорят, Бог дает человеку шанс три раза в жизни. Первый шанс я не использовал, не получилось. Сейчас я – актер и работаю в едва ли не лучшем театре страны. Каким будет третий шанс – покажет время.
- А как вообще попали в профессию?
- О, это целая история… Если «по чесноку», я приехал в Алматы после одиннадцатого класса заработать на военный билет. Не то чтобы я боялся армии, просто жаль было убивать два золотых года молодости. Мама моя служила в уйгурском театре, и я некоторое время поработал здесь на стройке, можно сказать, вот этими руками восстанавливал уйгурский театр (смеется). Затем меня приняли в театр на позицию электрика-светотехника. Самое смешное, что я был единственным русским среди уйгуров. Я жил в общаге при театре и очень сдружился с популярной в те годы группой «Яшлык». Помню, как-то сидели дома у музыканта группы Бахтияра Хасанова, что-то праздновали, и его мама – главный балетмейстер уйгурского театра – невзначай спросила: «Славик, а ты так всю жизнь и собираешься работать лампочником?». Меня это как ножом по сердце полоснуло. Эти слова меня не просто оскорбили - лампочку стрясли, других слов не найду. На следующий день я отправился в академию Жургенова узнавать, какие документы требуются для поступления на оператора. На тот момент у меня из аппаратуры была только мыльница «Кодак», я принес с собой какие-то фотографии, на что мне задали резонный вопрос: «Вы что, дурак?». Раздосадованный, я шел по коридору и вдруг увидел маленький листок на доске объявлений: «Проводится набор в немецкую группу. Знание языка желательно, но не обязательно». Это и решило мою дальнейшую судьбу (смеется).
- Кто-то рассказывал, что на собеседование вы пришли с костылем…
- Да, за три дня до экзамена я сильно подвернул ногу. Жутко переволновался, к тому же моя фамилия была первой в алфавитном порядке. Прочитал комиссии басню, затем прозу, дошло дело до хореографии. Экзаменаторы говорят: «Танцуйте на импровизацию». Я в недоумении указываю на тросточку – мол, вы с ума сошли, как мне танцевать? Они настаивают: «Импровизируйте!». Аккомпаниатор заиграл еврейскую тему «Хава нагила», я со злости отбросил свой костыль, обхватил больную конечность руками и одной ногой стал выделывать какие-то коленца. Экзаменаторов это жутко развеселило. В полном расстройстве я пошел забирать документы, так как думал, что меня «зарезали». Но, как оказалось, я настолько воодушевил комиссию, что остальных претендентов они слушали в благодушном настроении и многие, возможно, обязаны своими «пятерками» моему номеру (смеется). А я на творческом экзамене набрал наибольшее количество баллов. Я очень тепло вспоминаю годы учебы в Академии и своего мастера Эриха Фридриховича Шмидта, он – ученик Рубена Суреновича Андриасяна.
- Слава, какими, на ваш взгляд, природными и приобретенными качествами должен обладать человек, чтобы стать настоящим артистом?
- Считается, что в любой профессии, связанной с творчеством, можно состояться, если идти к цели двумя путями – через талант и усердие. Но в обоих случаях, я считаю, необходимы терпение и труд, которые все перетрут.
- Мы беседовали недавно с одним вашим молодым коллегой, который свято убежден в том, что хороший артист не может быть плохим человеком. Вы согласны с этим утверждением?
- Не согласен. Бывает так, что человек гениальный артист, а по натуре – эгоист махровый. В жизни все непросто и все великие люди в жизни очень сложные. Когда-то на меня произвела сильное впечатление одна книга о Московском театре сатиры. Прочитав ее, я с удивлением узнал, что Андрей Миронов, которого я боготворю с детства, и Анатолий Папанов в жизни вообще не контактировали. А мы привыкли считать их экранной парой – друзьями не разлей вода. Я не к тому, что эти прекрасные артисты были в жизни плохими людьми. Просто чужая душа – потемки.
- За относительно недолгий период работы в театре Лермонтова вам довелось поработать с несколькими разными режиссерами. С кем-то возникали конфликты, непонимание, трудности в поиске общего языка?
- Я хорошо запомнил наставление своего мастера Эриха Шмидта – «Режиссеру нужно уметь доверять». Но при этом режиссера можно немного обманывать, если ты принципиально не согласен с его трактовкой образа или с чем-то еще. Конфликтовать, спорить, что называется, в лоб – ни в коем случае. Исподволь, постепенно, поэтапно убеждать его в том, что можно и по-другому. Правда, я и сам могу заблуждаться, и если кто-то со стороны (допустим, твой партнер по сцене) подойдет к тебе с открытым сердцем и предложит что-то поменять в рисунке роли, найти какую-то новую краску – такую здоровую, дружескую критику я всегда восприму. А давление, категоричные суждения меня бесят. А вообще я по природе не конфликтный человек.
- Одним из первых крупных вводов для вас стала роль священника в спектакле «Ромео и Джульетта». Режиссер Гиорги Маргвелашвили считал этот образ едва ли не центральным в своей инсценировке. Испытывали ли вы чувство ответственности, ведь пришлось «переигрывать» такого яркого актера, как Виталий Багрянцев?
- Безусловно! К тому же сложились чрезвычайные обстоятельства: труппа уезжала на гастроли и у меня было всего три дня на занятия с ответственным за спектакль Ириной Лебсак. Я безумно благодарен Ирине Маратовне за то, что она открыла мне какие-то совершенно новые грани в плане подачи текста. Она объясняла мне значение каждого слова, каждой фразы, мы засиживались у нее в гримерке до полуночи. Такие вербальные тренинги очень помогли мне в дальнейшей работе. Вы правы, играть после Виталика было сложно, что там душой кривить – он актер от Бога. Но я приложил максимум усилий, чтобы не упасть лицом в грязь. Теперь я очень люблю этот спектакль, в нем есть несколько сцен, в которых очень комфортно и радостно находиться.
- Вы имеете в виду эротическую сцену со служанкой в исполнении Ирины Кельблер?
- Кстати, нет! Для меня по сей день этот танец – стресс и паника, я его так и не понял, если честно.
- Вас не удивило, что Дмитрий Билов назначил вас на роль князя Звездича в паре с Романом Жуковым?
- Момент неожиданности был, не скрою, но чувство радости переклинило недоумение. Мне было очень интересно работать с Биловым. Поначалу я его воспринял каким-то фриком, а потом понял, насколько он умный мужик. Очень начитанный, столько всяких знаний хранится в его лысой голове (смеется). С Ромкой нам абсолютно нечего делить, мы совершенно разные по психоорганике. Два отличных образа получились.
- Слава, это мы вам обязаны таким «цветным» рисунком роли Загорецкого в «Горе от ума», или это режиссер Балпеисова решила, что Антон Антоныч слегка голубоват?
- Я очень много думал над этой ролью. Мне не хватало какого-то внутреннего монолога. Что такое этот герой вообще? Автор не очень выпукло прописал этот персонаж. У каждого, кто приходит на бал к Фамусову, есть своя история, свой конфликт. Загорецкий же – чистый лист. А мне был нужен какой-то изъян, порок, как у всякого другого гостя (один – подкаблучник, другая – пьющая старушка и т.д). Сначала я решил играть просто хама, затем – шулера-каталу 30-х годов и, в конце концов, остановился на том, что мой Загорецкий – метросексуал. Режиссеру показалось недостаточной эта характеристика, она велела усилить (смеется). Так, Антон Антонович стал….м-м… лицом нетрадиционной сексуальной ориентации. Но это очень тонкий момент, мы его не педалируем. Догадается зритель – хорошо. За что еще люблю этот спектакль, в нем много зон импровизаций, где я существую сам по себе, без определенной режиссерской задачи.
- Есть у вас творческая мечта? Определенная роль или спектакль, который хотелось бы увидеть на сцене Лермонтовского?
- «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова! Не припомню, чтобы кто-то инсценировал этот великолепный роман. Причем совершенно не важно, какая бы роль мне досталась в такой постановке.
- Как Слава относится к славе со всей ее атрибутикой (цветы, автографы, овации, девичьи всхлипы в телефонную трубку)?
- Не раз уже упомянутый Эрих Фридрихович Шмидт говорил: «Если вам претит известность – уходите из профессии». По мне так это очень приятные ее издержки. Популярности мне добавляет участие в группе «Кино и немцы». На концертах постоянно подходят люди, фотографируются, говорят «вы – прикольный». А что касается поклонниц – они как-то испарились после того, как я женился. Возможно, их отпугивает кольцо на пальце (смеется).
- У вас две маленькие дочки. Хватает времени на их воспитание?
- Да, потому что я работаю в театре и у меня много свободного времени, которое я всегда провожу с семьей (смеется). Порой я, конечно, устаю от быта, поэтому отчаянно рвусь на гастроли. Там у меня только одна задача – отыграть спектакль (смеется). Поэтому на гастролях я обычно, как медведь, впадаю в спячку.
- Чем еще увлекается Вячеслав Балашов помимо того, что готовит изумительный плов и зажигает в группе «Кино и немцы»?
- У меня есть одно хобби, которое я называю «мужской конструктор». Реализую его со своим товарищем Михаилом. Мы в его доме постоянно что-то строим-перестраиваем. Сначала отреставрировали баню, затем модернизировали сарай, превратив его в летний бар. Это очень увлекательно – делать что-то своими руками. В перспективных планах – построить себе дачу. Еще люблю ездить на рыбалку с Димой Скиртой. Недавно меня посетила безумная идея прикупить небольшой прицеп и сделать из него кемпинг.
- Десертный традиционный вопрос: что для вас театр Лермонтова?
- Новая ступень в жизни, причем ступень вверх.
- Слава, вы перешли в театр Лермонтова из DTK. Наверняка есть ощутимая разница во всем – в масштабах, в подходах, в репертуарной и кадровой политике. Да и зритель у русского и немецкого театров разный. В чем, по-вашему, несхожесть этих двух пространств и какие есть точки соприкосновения?
- Когда я, будучи студентом второго курса Академии Жургенова, пришел в немецкий театр, я был молод и восприимчив. Мне было интересно ощутить новое дыхание современной европейской драматургии, которая существует не по канонам классического театра. Повзрослев, я пришел к выводу, что мне такая форма немного наскучила. В немецком театре нередко приходилось искать своих персонажей от внешнего к внутреннему. Способ существования, грубо говоря, по Брехту, а не по Станиславскому. Все чаще я захаживал на спектакли Лермонтовского театра и с завистью думал: как же здорово жить на сцене здесь и сейчас, не прикрываясь масками и условностями. Один из последних спектаклей в немецком театре, в котором я с удовольствием работал и полностью отдавался материалу, поставил Дима Скирта – «Метод Грёнхольма». Очень сильно держала труппа во главе с Ириной Симоновой – режиссером, которому я очень благодарен. Однако с ее уходом с с поста художественного руководителя почти все мои друзья покинули театр. Так что все решилось естественным образом. Звезды так распорядились, что меня взяли в труппу «Лермонтовки», чему я безумно рад.
- Но ведь ГАРТД – это не только другая репертуарная политика, но и принципиально иная организация труда.
- В том-то и дело! Меня поразило, насколько процесс создания спектакля в «русской драме» отлажен до автоматизма. Порядок и дисциплина, все работает как часы. Каждый четко знает свои обязанности и не заходит на чужую территорию, хотя и взаимопомощь очень сильная. Если это и конвейер, то мне очень нравится ощущать себя частью большого отстроенного механизма. Просто бабочки в животе, если честно (смеется). Признаюсь, большую часть свободного времени я провожу в стенах театра. Мне просто нравится здесь быть.
- Замечательно! Вернемся в безмятежную юность. Об актерской стезе, как я понимаю, вы не помышляли.
- Отнюдь, я долгое время профессионально занимался хоккеем – для Усть-Каменогорска, откуда я родом, это типично. Говорят, Бог дает человеку шанс три раза в жизни. Первый шанс я не использовал, не получилось. Сейчас я – актер и работаю в едва ли не лучшем театре страны. Каким будет третий шанс – покажет время.
- А как вообще попали в профессию?
- О, это целая история… Если «по чесноку», я приехал в Алматы после одиннадцатого класса заработать на военный билет. Не то чтобы я боялся армии, просто жаль было убивать два золотых года молодости. Мама моя служила в уйгурском театре, и я некоторое время поработал здесь на стройке, можно сказать, вот этими руками восстанавливал уйгурский театр (смеется). Затем меня приняли в театр на позицию электрика-светотехника. Самое смешное, что я был единственным русским среди уйгуров. Я жил в общаге при театре и очень сдружился с популярной в те годы группой «Яшлык». Помню, как-то сидели дома у музыканта группы Бахтияра Хасанова, что-то праздновали, и его мама – главный балетмейстер уйгурского театра – невзначай спросила: «Славик, а ты так всю жизнь и собираешься работать лампочником?». Меня это как ножом по сердце полоснуло. Эти слова меня не просто оскорбили - лампочку стрясли, других слов не найду. На следующий день я отправился в академию Жургенова узнавать, какие документы требуются для поступления на оператора. На тот момент у меня из аппаратуры была только мыльница «Кодак», я принес с собой какие-то фотографии, на что мне задали резонный вопрос: «Вы что, дурак?». Раздосадованный, я шел по коридору и вдруг увидел маленький листок на доске объявлений: «Проводится набор в немецкую группу. Знание языка желательно, но не обязательно». Это и решило мою дальнейшую судьбу (смеется).
- Кто-то рассказывал, что на собеседование вы пришли с костылем…
- Да, за три дня до экзамена я сильно подвернул ногу. Жутко переволновался, к тому же моя фамилия была первой в алфавитном порядке. Прочитал комиссии басню, затем прозу, дошло дело до хореографии. Экзаменаторы говорят: «Танцуйте на импровизацию». Я в недоумении указываю на тросточку – мол, вы с ума сошли, как мне танцевать? Они настаивают: «Импровизируйте!». Аккомпаниатор заиграл еврейскую тему «Хава нагила», я со злости отбросил свой костыль, обхватил больную конечность руками и одной ногой стал выделывать какие-то коленца. Экзаменаторов это жутко развеселило. В полном расстройстве я пошел забирать документы, так как думал, что меня «зарезали». Но, как оказалось, я настолько воодушевил комиссию, что остальных претендентов они слушали в благодушном настроении и многие, возможно, обязаны своими «пятерками» моему номеру (смеется). А я на творческом экзамене набрал наибольшее количество баллов. Я очень тепло вспоминаю годы учебы в Академии и своего мастера Эриха Фридриховича Шмидта, он – ученик Рубена Суреновича Андриасяна.
- Слава, какими, на ваш взгляд, природными и приобретенными качествами должен обладать человек, чтобы стать настоящим артистом?
- Считается, что в любой профессии, связанной с творчеством, можно состояться, если идти к цели двумя путями – через талант и усердие. Но в обоих случаях, я считаю, необходимы терпение и труд, которые все перетрут.
- Мы беседовали недавно с одним вашим молодым коллегой, который свято убежден в том, что хороший артист не может быть плохим человеком. Вы согласны с этим утверждением?
- Не согласен. Бывает так, что человек гениальный артист, а по натуре – эгоист махровый. В жизни все непросто и все великие люди в жизни очень сложные. Когда-то на меня произвела сильное впечатление одна книга о Московском театре сатиры. Прочитав ее, я с удивлением узнал, что Андрей Миронов, которого я боготворю с детства, и Анатолий Папанов в жизни вообще не контактировали. А мы привыкли считать их экранной парой – друзьями не разлей вода. Я не к тому, что эти прекрасные артисты были в жизни плохими людьми. Просто чужая душа – потемки.
- За относительно недолгий период работы в театре Лермонтова вам довелось поработать с несколькими разными режиссерами. С кем-то возникали конфликты, непонимание, трудности в поиске общего языка?
- Я хорошо запомнил наставление своего мастера Эриха Шмидта – «Режиссеру нужно уметь доверять». Но при этом режиссера можно немного обманывать, если ты принципиально не согласен с его трактовкой образа или с чем-то еще. Конфликтовать, спорить, что называется, в лоб – ни в коем случае. Исподволь, постепенно, поэтапно убеждать его в том, что можно и по-другому. Правда, я и сам могу заблуждаться, и если кто-то со стороны (допустим, твой партнер по сцене) подойдет к тебе с открытым сердцем и предложит что-то поменять в рисунке роли, найти какую-то новую краску – такую здоровую, дружескую критику я всегда восприму. А давление, категоричные суждения меня бесят. А вообще я по природе не конфликтный человек.
- Одним из первых крупных вводов для вас стала роль священника в спектакле «Ромео и Джульетта». Режиссер Гиорги Маргвелашвили считал этот образ едва ли не центральным в своей инсценировке. Испытывали ли вы чувство ответственности, ведь пришлось «переигрывать» такого яркого актера, как Виталий Багрянцев?
- Безусловно! К тому же сложились чрезвычайные обстоятельства: труппа уезжала на гастроли и у меня было всего три дня на занятия с ответственным за спектакль Ириной Лебсак. Я безумно благодарен Ирине Маратовне за то, что она открыла мне какие-то совершенно новые грани в плане подачи текста. Она объясняла мне значение каждого слова, каждой фразы, мы засиживались у нее в гримерке до полуночи. Такие вербальные тренинги очень помогли мне в дальнейшей работе. Вы правы, играть после Виталика было сложно, что там душой кривить – он актер от Бога. Но я приложил максимум усилий, чтобы не упасть лицом в грязь. Теперь я очень люблю этот спектакль, в нем есть несколько сцен, в которых очень комфортно и радостно находиться.
- Вы имеете в виду эротическую сцену со служанкой в исполнении Ирины Кельблер?
- Кстати, нет! Для меня по сей день этот танец – стресс и паника, я его так и не понял, если честно.
- Вас не удивило, что Дмитрий Билов назначил вас на роль князя Звездича в паре с Романом Жуковым?
- Момент неожиданности был, не скрою, но чувство радости переклинило недоумение. Мне было очень интересно работать с Биловым. Поначалу я его воспринял каким-то фриком, а потом понял, насколько он умный мужик. Очень начитанный, столько всяких знаний хранится в его лысой голове (смеется). С Ромкой нам абсолютно нечего делить, мы совершенно разные по психоорганике. Два отличных образа получились.
- Слава, это мы вам обязаны таким «цветным» рисунком роли Загорецкого в «Горе от ума», или это режиссер Балпеисова решила, что Антон Антоныч слегка голубоват?
- Я очень много думал над этой ролью. Мне не хватало какого-то внутреннего монолога. Что такое этот герой вообще? Автор не очень выпукло прописал этот персонаж. У каждого, кто приходит на бал к Фамусову, есть своя история, свой конфликт. Загорецкий же – чистый лист. А мне был нужен какой-то изъян, порок, как у всякого другого гостя (один – подкаблучник, другая – пьющая старушка и т.д). Сначала я решил играть просто хама, затем – шулера-каталу 30-х годов и, в конце концов, остановился на том, что мой Загорецкий – метросексуал. Режиссеру показалось недостаточной эта характеристика, она велела усилить (смеется). Так, Антон Антонович стал….м-м… лицом нетрадиционной сексуальной ориентации. Но это очень тонкий момент, мы его не педалируем. Догадается зритель – хорошо. За что еще люблю этот спектакль, в нем много зон импровизаций, где я существую сам по себе, без определенной режиссерской задачи.
- Есть у вас творческая мечта? Определенная роль или спектакль, который хотелось бы увидеть на сцене Лермонтовского?
- «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова! Не припомню, чтобы кто-то инсценировал этот великолепный роман. Причем совершенно не важно, какая бы роль мне досталась в такой постановке.
- Как Слава относится к славе со всей ее атрибутикой (цветы, автографы, овации, девичьи всхлипы в телефонную трубку)?
- Не раз уже упомянутый Эрих Фридрихович Шмидт говорил: «Если вам претит известность – уходите из профессии». По мне так это очень приятные ее издержки. Популярности мне добавляет участие в группе «Кино и немцы». На концертах постоянно подходят люди, фотографируются, говорят «вы – прикольный». А что касается поклонниц – они как-то испарились после того, как я женился. Возможно, их отпугивает кольцо на пальце (смеется).
- У вас две маленькие дочки. Хватает времени на их воспитание?
- Да, потому что я работаю в театре и у меня много свободного времени, которое я всегда провожу с семьей (смеется). Порой я, конечно, устаю от быта, поэтому отчаянно рвусь на гастроли. Там у меня только одна задача – отыграть спектакль (смеется). Поэтому на гастролях я обычно, как медведь, впадаю в спячку.
- Чем еще увлекается Вячеслав Балашов помимо того, что готовит изумительный плов и зажигает в группе «Кино и немцы»?
- У меня есть одно хобби, которое я называю «мужской конструктор». Реализую его со своим товарищем Михаилом. Мы в его доме постоянно что-то строим-перестраиваем. Сначала отреставрировали баню, затем модернизировали сарай, превратив его в летний бар. Это очень увлекательно – делать что-то своими руками. В перспективных планах – построить себе дачу. Еще люблю ездить на рыбалку с Димой Скиртой. Недавно меня посетила безумная идея прикупить небольшой прицеп и сделать из него кемпинг.
- Десертный традиционный вопрос: что для вас театр Лермонтова?
- Новая ступень в жизни, причем ступень вверх.
