Беседы с завлитом: Роман Жуков
- Традиционный вопрос: почему вы решили стать актером?
- Моим первым сценическим опытом стала роль Кая из «Снежной королевы», спектакль мы играли в детском саду. Причем я, пятилетний мальчик, настолько вошел в образ, что свято верил – все происходит не понарошку, а по-настоящему! Но волшебство закончилось в тот миг, когда я забыл текст, мне на помощь поспешил дед Мороз и голосом воспитательницы стал подсказывать слова (смеется).
- Сказка разрушилась, понятно, но интерес к театру этот инцидент, видимо, убить не смог?
- Конечно же, нет! В Актобе, откуда я родом, был маленький экспериментальный театр «Лестница», где мы с профессиональными актерами областного драмтеатра ставили и играли спектакли. Можно сказать, именно там я и влюбился в сцену на всю жизнь. Я рано уяснил для себя очень важную вещь: профессия эта сколь чудесная, столь и опасная. Порой отрицательная тематика, которую ты воплощаешь на сцене (особенно если это касается каких-то игр со смертью), может плавно перетечь в реальную жизнь и избавиться от негатива будет непросто. Поэтому нужно всегда отпускать сценические переживания, оставлять их в театре.
…В 2006 году я впервые приехал в Алматы из Актобе для участие в семинаре, организованном литературным сообществом «Мусагет». Что-то вроде курсов повышения квалификации для региональных авторов. Тогда еще были живы и Виктор Бадиков, и Ольга Борисовна Маркова, замечательные педагоги… И мы, помню, закутили с коллегами по перу. Один из них, алмаатинец, выпускник Жургеновской академии, предложил экскурсию по самым знаковым местам, включая, разумеется, театр Лермонтова. Зайти внутрь не получилось, здание было закрыто на капитальный ремонт. Но я отчетливо помню, как протер запыленное оконное стекло и увидел в фойе бюст Лермонтова. В тот момент у меня в голове яркой вспышкой возникло осознание того, что когда-нибудь я обязательно буду работать в этом театре. Видение меня не обмануло (улыбается).
- Вы окончили академию Жургенова, мастером вашего курса был Рубен Суренович Андриасян. Чем особенно запомнились годы студенчества?
- Общением! На сцене для актера главный человек – партнер. Я считаю, и в жизни должно быть так. Нужно приносить себя в жертву ради блага партнера. На сцене очень важна концентрация – и в жизни ты должен быть всегда внимателен к тому, что происходит вокруг, быть здесь и сейчас. Третье необходимое условие – открытость. Если ты закрыт для партнера, у тебя ничего не получится. Соответственно, и в жизни нельзя отгораживаться стеной от близких людей. Этому нас учили педагоги на протяжении четырех лет. Я вспоминаю один командообразующий момент, когда мы с сокурсниками едва узнали друг друга, еще толком не подружились, и в абсолютно пустой аудитории была массивная стена из гипсокартона, разделяющая раздевалку от учебной зоны. Педагоги попросили перенести ее поближе к гардеробу. Мы, парни (девочек, конечно, отправили по домам) промучились с этой стеной всю ночь! Зато наутро, когда в окошке забрезжил рассвет, мы стали друзьями. Вот это общее дело, которое нас тогда сплотило, должно, на мой взгляд, присутствовать в нашей актерской жизни всегда. Мы должны горой стоять друг за друга, а не так чтобы пришел, отыграл свою роль – и домой.
- Рома, на сцене вы производите впечатление очень эмоционального, даже чересчур экзальтированного порой человека. Скажем, ваш Треплев в «Чайке» может заплакать навзрыд, закатить истерику своей маме… А за порогом театра Жуков с таким же открытым забралом?
- Честно скажу, в жизни я скорее интроверт. И характер у меня тяжелый. Наверное, судьба и привела меня в актерскую профессию, чтобы научить тому, чего мне не хватает. Быть моим другом очень непросто. Собственно, есть только два человека, о которых я могу сказать, что и я за них в огонь и в воду, и они за меня… Быть откровенным сердцем и душой я могу лишь со своими близкими друзьями. А если говорить о моих отрицательных качествах, я безумно ленивый. И поспать люблю, и работу какую-то важную всегда откладываю на последний момент. Но, случается, накатывает вдохновение, я загораюсь – и тогда меня уже никто не остановит! Так что вся моя жизнь – это борьба. Борьба со своей природной ленью (смеется).
- А когда нет вдохновения, что тогда? Включается автопилот?
- Как сказать… Берешь себя за шкирку и заставляешь работать. Сказываются мои деревенские корни. Я – сельский житель, люблю возиться в земле, сажать растения. У меня дома цветут шесть фиалок, за которыми я уже четвертый год ухаживаю. Это еще и помогает снимать стресс, успокаивает.
- Вы сегодня активно заняты в репертуаре, есть, слава Богу и худруку, что играть… А как бы вы себя ощущали, не будь того успеха и той востребованности, которая сегодня держит вас на плаву?
- Откровенно говоря, я вообще не понимаю, как можно зацикливаться на каком-то одном занятии. Понятное дело, актеры не вечны. Они стареют, теряют форму. Да, это трагедия. Печально видеть артистов, переживших момент собственной славы. Казалось бы, накоплен колоссальный опыт, а зрители хотят видеть молодых и красивых. Жестокая штука, но это правда. И поэтому я считаю, каждый человек должен обязательно что-то уметь еще, помимо основной деятельности, иметь дело, которое бы приносило ему удовольствие. Как Тригорин в «Чайке говорит: я не люблю писать, люблю удить рыбу. Забрали у человека литературную ниву – он идет и занимается рыбалкой. Кайфует. Слава Богу, у меня есть другие занятия, не менее важные, чем работа в театре. Поэтому неуспех на сцене я бы смог пережить. Не хочу хвастаться, но такой у меня характер – легко справляюсь с трудностями. И еще я очень не люблю фанатиков своего дела. Людей, отдающих какому-то одному занятию или идее себя без остатка. Могут поставить на кон и семью, и друзей, и увлечения… Могу сказать без экивоков: для меня в любой ситуации на первом месте будет семья. Работу можно поменять. С семьей, ближним кругом общения это сложнее.
- Наверное, не всем приятно будет слышать эти ваши рассуждения, но это принципы, которые можно и нужно уважать. При этом ваши коллеги сходятся во мнении, что вы, пожалуй, один из самых надежных людей. Всегда готовы помочь, подставить плечо… Много говорят о вашей природной доброте. А есть такие человеческие деяния, которые вы не простите ни при каких условиях? К чему вы нетерпимы?
- К предательству и трусости. Причем последнее качество мне даже противнее. Помните, у Булгакова в «Мастере и Маргарите» Иешуа называет трусость самым страшным пороком? Оправдать ее я не могу. Простить – возможно. Я же, как говорят, добрый человек (улыбается). Серьезно, меня эта тема очень волнует. Зачастую мы боимся сказать человеку или целому коллективу правду в глаза. Конформизм такой, который со временем может привести к большой беде. Повторюсь, я могу простить многое, даже многократно. Я терпеливый. До последнего буду помогать человеку всем, чем угодно, словом, деньгами… Но в один прекрасный момент капля переполнит чашу терпения, достаточно одной мелкой гадости, которая перечеркнет все. И человек перестанет для меня существовать. Даже если до этого он много лет был моим другом.
- Приходилось совершать ошибки, о которых впоследствии сожалели?
- Да, я горячий парень… Могу наговорить лишнего и потом мучаюсь от собственной глупости. Но, знаете, если сердце тебе подсказывает, что лучше бы в этой ситуации не смолчать, нужно проговаривать.
- Мы увлеклись разговорами о личном, давайте вернемся к творчеству. Что для вас сегодня театр Лермонтова?
- В первую очередь, это мои друзья. Ни в коем случае не карьера! Я никогда не гнался за славой, которая в большинстве случаев портит человека, уродует его душу. И тогда ты уже не делом занимаешься, а собой. Есть прекрасное выражение, которое я часто себе повторяю: главное – не место, в котором ты находишься, а состояние духа, в котором пребываешь.
- Охота к перемене мест вами еще не овладела?
- В Москву, в Москву? (смеется). Да, будем честны перед собой: мы живем в провинции, если говорить по гамбургскому счету, в мировом масштабе. Но при этом я работаю в одном из лучших театров страны! Это и счастье, и громадная ответственность. Понятно, что в той же Москве больше возможностей, можно сниматься в сериалах, работать не телевидении, стать узнаваемой медийной персоной… Но от себя ведь не убежишь! Здесь, в этом театре, есть состояние духа, которое меня очень устраивает. Я прихожу на работу с радостью. Захожу в гримерку, этот со мной здоровается, тот наливает кофе, третий встречает свежей шуткой, я выкладываю на стол какие-то ништяки на завтрак. Я понимаю, что я – дома, где тепло и хорошо. Я встретил единомышленников. Мы смотрим в одном направлении. Это здорово.
- Что в современном театральном искусстве, если говорить об общих тенденциях, вас настораживает, вызывает отторжение? И какие перемены, напротив, вы бы расценили как позитивные?
- Знаете, мне близки размышления Константина Богомолова, который полагает, что театр в наше время окончательно превратился в храм. Со своим батюшкой, синодом и прочими атрибутами церкви. Приходят люди и ставят, образно говоря, свечки перед иконами-актерами. Я согласен, что слишком уж елейно все это выглядит. Богомолов же считает, что театр – это карнавал. Актеры должны хулиганить! Почему у нас утрачена традиция проведения капустников? Потому что мы перестали по-доброму подшучивать друг над другом. Практически перестали общаться между собой вне спектакля. А театр, еще раз повторюсь, это общение. Это как один большой стакан воды на сцене и большое количество маленьких стаканчиков в зале. И вибрация от одной емкости передается остальным. Главное в актере – энергетика. Как выходил в свое время Михаил Чехов, молчал две минуты, а зал прищуренно смотрел ввысь, где летала огромная летучая мышь. Незримая, конечно, мышь, рожденная воображением Чехова. И зритель это чувствовал! Такая энергетика пробивает зрителя, очищает от каких-то своих плевел. Это чудо! И возможно такое чудо только в театре, неважно, какая там форма. Было бы внутреннее содержание, порождающее эти вибрации, о которых я говорил.
- Возникает впечатление, что сейчас говорит не Роман Жуков, а Константин Треплев. Его мироощущение созвучно вашему?
- Именно так! Вообще, у меня с этой ролью случился определенный психологический слом, именно в моей жизни. После премьеры я долго не мог выйти из этого «треплевского» состояния, и очень много драматичного в моей жизни произошло как раз после «Чайки». Не скрою, ни над одним другим спектаклем я так долго не размышлял, не погружался в свой образ настолько глубоко. И тут нужно сказать огромное спасибо Рубену Суреновичу, который меня направлял и подсказывал, как двигаться. А еще с этим спектаклем связана ну о-очень мистическая история. Рассказать?
- Окажите любезность.
- У меня есть старые часы, которые лет десять уже как не ходят. Какие-то там неполадки в механизме. Перед первым спектаклем я почему-то установил стрелки на 20.50 (представление с Ниной Заречной по ходу пьесы начинается в девять вечера). Не поверите, но во время спектакля часы начинают тикать! У нас в «Чайке» есть волшебные мизансцены, когда актеры работают в связке и как будто становятся единым целым. Именно в эти моменты стрелка смещалась на 25 секунд, обычно – несколько секунд. Какого-то материалистического объяснения этому чуду у меня нет.
- Как у вас складываются отношения с поклонницами?
- Ну, скажем так, у служебного входа с цветами меня не встречают, автографы не берут (смеется). Не было случая, чтобы мне звонили и дышали в трубку. Правда, у меня есть одна поклонница, девочка, которая приходит на все спектакли с моим участием. У нее какие-то проблемы со здоровьем, ей трудно передвигаться. Но она каждый раз приходит и видно, как глубоко она сопереживает, волнуется… Во время поклона всегда дарит мне цветы. Это безумно трогательно. Про сказки я вообще не говорю, дети, которые бегут с шоколадками к Финисту ясному соколу, буквально доводят до слез, настолько это приятно и прекрасно.
- Роман, вы пишете стихи, замечательные стихи. Выкладываете их в социальных сетях. Насколько это серьезно для вас?
- Не буду скрывать, что это, наверное, главное, без чего я не могу ни жить, ни дышать. Мастер говорил: «Если можешь не писать – не пиши». Я, к сожалению, не писать не могу. И безумно боюсь критики! Просто потому, что мои стихи мне очень дороги. Сейчас пытаюсь писать пьесы. Кто знает, может быть, когда-нибудь я сыграю в спектакле, уже будучи его полноправным автором?
- Удачи вам!
- Традиционный вопрос: почему вы решили стать актером?
- Моим первым сценическим опытом стала роль Кая из «Снежной королевы», спектакль мы играли в детском саду. Причем я, пятилетний мальчик, настолько вошел в образ, что свято верил – все происходит не понарошку, а по-настоящему! Но волшебство закончилось в тот миг, когда я забыл текст, мне на помощь поспешил дед Мороз и голосом воспитательницы стал подсказывать слова (смеется).
- Сказка разрушилась, понятно, но интерес к театру этот инцидент, видимо, убить не смог?
- Конечно же, нет! В Актобе, откуда я родом, был маленький экспериментальный театр «Лестница», где мы с профессиональными актерами областного драмтеатра ставили и играли спектакли. Можно сказать, именно там я и влюбился в сцену на всю жизнь. Я рано уяснил для себя очень важную вещь: профессия эта сколь чудесная, столь и опасная. Порой отрицательная тематика, которую ты воплощаешь на сцене (особенно если это касается каких-то игр со смертью), может плавно перетечь в реальную жизнь и избавиться от негатива будет непросто. Поэтому нужно всегда отпускать сценические переживания, оставлять их в театре.
…В 2006 году я впервые приехал в Алматы из Актобе для участие в семинаре, организованном литературным сообществом «Мусагет». Что-то вроде курсов повышения квалификации для региональных авторов. Тогда еще были живы и Виктор Бадиков, и Ольга Борисовна Маркова, замечательные педагоги… И мы, помню, закутили с коллегами по перу. Один из них, алмаатинец, выпускник Жургеновской академии, предложил экскурсию по самым знаковым местам, включая, разумеется, театр Лермонтова. Зайти внутрь не получилось, здание было закрыто на капитальный ремонт. Но я отчетливо помню, как протер запыленное оконное стекло и увидел в фойе бюст Лермонтова. В тот момент у меня в голове яркой вспышкой возникло осознание того, что когда-нибудь я обязательно буду работать в этом театре. Видение меня не обмануло (улыбается).
- Вы окончили академию Жургенова, мастером вашего курса был Рубен Суренович Андриасян. Чем особенно запомнились годы студенчества?
- Общением! На сцене для актера главный человек – партнер. Я считаю, и в жизни должно быть так. Нужно приносить себя в жертву ради блага партнера. На сцене очень важна концентрация – и в жизни ты должен быть всегда внимателен к тому, что происходит вокруг, быть здесь и сейчас. Третье необходимое условие – открытость. Если ты закрыт для партнера, у тебя ничего не получится. Соответственно, и в жизни нельзя отгораживаться стеной от близких людей. Этому нас учили педагоги на протяжении четырех лет. Я вспоминаю один командообразующий момент, когда мы с сокурсниками едва узнали друг друга, еще толком не подружились, и в абсолютно пустой аудитории была массивная стена из гипсокартона, разделяющая раздевалку от учебной зоны. Педагоги попросили перенести ее поближе к гардеробу. Мы, парни (девочек, конечно, отправили по домам) промучились с этой стеной всю ночь! Зато наутро, когда в окошке забрезжил рассвет, мы стали друзьями. Вот это общее дело, которое нас тогда сплотило, должно, на мой взгляд, присутствовать в нашей актерской жизни всегда. Мы должны горой стоять друг за друга, а не так чтобы пришел, отыграл свою роль – и домой.
- Рома, на сцене вы производите впечатление очень эмоционального, даже чересчур экзальтированного порой человека. Скажем, ваш Треплев в «Чайке» может заплакать навзрыд, закатить истерику своей маме… А за порогом театра Жуков с таким же открытым забралом?
- Честно скажу, в жизни я скорее интроверт. И характер у меня тяжелый. Наверное, судьба и привела меня в актерскую профессию, чтобы научить тому, чего мне не хватает. Быть моим другом очень непросто. Собственно, есть только два человека, о которых я могу сказать, что и я за них в огонь и в воду, и они за меня… Быть откровенным сердцем и душой я могу лишь со своими близкими друзьями. А если говорить о моих отрицательных качествах, я безумно ленивый. И поспать люблю, и работу какую-то важную всегда откладываю на последний момент. Но, случается, накатывает вдохновение, я загораюсь – и тогда меня уже никто не остановит! Так что вся моя жизнь – это борьба. Борьба со своей природной ленью (смеется).
- А когда нет вдохновения, что тогда? Включается автопилот?
- Как сказать… Берешь себя за шкирку и заставляешь работать. Сказываются мои деревенские корни. Я – сельский житель, люблю возиться в земле, сажать растения. У меня дома цветут шесть фиалок, за которыми я уже четвертый год ухаживаю. Это еще и помогает снимать стресс, успокаивает.
- Вы сегодня активно заняты в репертуаре, есть, слава Богу и худруку, что играть… А как бы вы себя ощущали, не будь того успеха и той востребованности, которая сегодня держит вас на плаву?
- Откровенно говоря, я вообще не понимаю, как можно зацикливаться на каком-то одном занятии. Понятное дело, актеры не вечны. Они стареют, теряют форму. Да, это трагедия. Печально видеть артистов, переживших момент собственной славы. Казалось бы, накоплен колоссальный опыт, а зрители хотят видеть молодых и красивых. Жестокая штука, но это правда. И поэтому я считаю, каждый человек должен обязательно что-то уметь еще, помимо основной деятельности, иметь дело, которое бы приносило ему удовольствие. Как Тригорин в «Чайке говорит: я не люблю писать, люблю удить рыбу. Забрали у человека литературную ниву – он идет и занимается рыбалкой. Кайфует. Слава Богу, у меня есть другие занятия, не менее важные, чем работа в театре. Поэтому неуспех на сцене я бы смог пережить. Не хочу хвастаться, но такой у меня характер – легко справляюсь с трудностями. И еще я очень не люблю фанатиков своего дела. Людей, отдающих какому-то одному занятию или идее себя без остатка. Могут поставить на кон и семью, и друзей, и увлечения… Могу сказать без экивоков: для меня в любой ситуации на первом месте будет семья. Работу можно поменять. С семьей, ближним кругом общения это сложнее.
- Наверное, не всем приятно будет слышать эти ваши рассуждения, но это принципы, которые можно и нужно уважать. При этом ваши коллеги сходятся во мнении, что вы, пожалуй, один из самых надежных людей. Всегда готовы помочь, подставить плечо… Много говорят о вашей природной доброте. А есть такие человеческие деяния, которые вы не простите ни при каких условиях? К чему вы нетерпимы?
- К предательству и трусости. Причем последнее качество мне даже противнее. Помните, у Булгакова в «Мастере и Маргарите» Иешуа называет трусость самым страшным пороком? Оправдать ее я не могу. Простить – возможно. Я же, как говорят, добрый человек (улыбается). Серьезно, меня эта тема очень волнует. Зачастую мы боимся сказать человеку или целому коллективу правду в глаза. Конформизм такой, который со временем может привести к большой беде. Повторюсь, я могу простить многое, даже многократно. Я терпеливый. До последнего буду помогать человеку всем, чем угодно, словом, деньгами… Но в один прекрасный момент капля переполнит чашу терпения, достаточно одной мелкой гадости, которая перечеркнет все. И человек перестанет для меня существовать. Даже если до этого он много лет был моим другом.
- Приходилось совершать ошибки, о которых впоследствии сожалели?
- Да, я горячий парень… Могу наговорить лишнего и потом мучаюсь от собственной глупости. Но, знаете, если сердце тебе подсказывает, что лучше бы в этой ситуации не смолчать, нужно проговаривать.
- Мы увлеклись разговорами о личном, давайте вернемся к творчеству. Что для вас сегодня театр Лермонтова?
- В первую очередь, это мои друзья. Ни в коем случае не карьера! Я никогда не гнался за славой, которая в большинстве случаев портит человека, уродует его душу. И тогда ты уже не делом занимаешься, а собой. Есть прекрасное выражение, которое я часто себе повторяю: главное – не место, в котором ты находишься, а состояние духа, в котором пребываешь.
- Охота к перемене мест вами еще не овладела?
- В Москву, в Москву? (смеется). Да, будем честны перед собой: мы живем в провинции, если говорить по гамбургскому счету, в мировом масштабе. Но при этом я работаю в одном из лучших театров страны! Это и счастье, и громадная ответственность. Понятно, что в той же Москве больше возможностей, можно сниматься в сериалах, работать не телевидении, стать узнаваемой медийной персоной… Но от себя ведь не убежишь! Здесь, в этом театре, есть состояние духа, которое меня очень устраивает. Я прихожу на работу с радостью. Захожу в гримерку, этот со мной здоровается, тот наливает кофе, третий встречает свежей шуткой, я выкладываю на стол какие-то ништяки на завтрак. Я понимаю, что я – дома, где тепло и хорошо. Я встретил единомышленников. Мы смотрим в одном направлении. Это здорово.
- Что в современном театральном искусстве, если говорить об общих тенденциях, вас настораживает, вызывает отторжение? И какие перемены, напротив, вы бы расценили как позитивные?
- Знаете, мне близки размышления Константина Богомолова, который полагает, что театр в наше время окончательно превратился в храм. Со своим батюшкой, синодом и прочими атрибутами церкви. Приходят люди и ставят, образно говоря, свечки перед иконами-актерами. Я согласен, что слишком уж елейно все это выглядит. Богомолов же считает, что театр – это карнавал. Актеры должны хулиганить! Почему у нас утрачена традиция проведения капустников? Потому что мы перестали по-доброму подшучивать друг над другом. Практически перестали общаться между собой вне спектакля. А театр, еще раз повторюсь, это общение. Это как один большой стакан воды на сцене и большое количество маленьких стаканчиков в зале. И вибрация от одной емкости передается остальным. Главное в актере – энергетика. Как выходил в свое время Михаил Чехов, молчал две минуты, а зал прищуренно смотрел ввысь, где летала огромная летучая мышь. Незримая, конечно, мышь, рожденная воображением Чехова. И зритель это чувствовал! Такая энергетика пробивает зрителя, очищает от каких-то своих плевел. Это чудо! И возможно такое чудо только в театре, неважно, какая там форма. Было бы внутреннее содержание, порождающее эти вибрации, о которых я говорил.
- Возникает впечатление, что сейчас говорит не Роман Жуков, а Константин Треплев. Его мироощущение созвучно вашему?
- Именно так! Вообще, у меня с этой ролью случился определенный психологический слом, именно в моей жизни. После премьеры я долго не мог выйти из этого «треплевского» состояния, и очень много драматичного в моей жизни произошло как раз после «Чайки». Не скрою, ни над одним другим спектаклем я так долго не размышлял, не погружался в свой образ настолько глубоко. И тут нужно сказать огромное спасибо Рубену Суреновичу, который меня направлял и подсказывал, как двигаться. А еще с этим спектаклем связана ну о-очень мистическая история. Рассказать?
- Окажите любезность.
- У меня есть старые часы, которые лет десять уже как не ходят. Какие-то там неполадки в механизме. Перед первым спектаклем я почему-то установил стрелки на 20.50 (представление с Ниной Заречной по ходу пьесы начинается в девять вечера). Не поверите, но во время спектакля часы начинают тикать! У нас в «Чайке» есть волшебные мизансцены, когда актеры работают в связке и как будто становятся единым целым. Именно в эти моменты стрелка смещалась на 25 секунд, обычно – несколько секунд. Какого-то материалистического объяснения этому чуду у меня нет.
- Как у вас складываются отношения с поклонницами?
- Ну, скажем так, у служебного входа с цветами меня не встречают, автографы не берут (смеется). Не было случая, чтобы мне звонили и дышали в трубку. Правда, у меня есть одна поклонница, девочка, которая приходит на все спектакли с моим участием. У нее какие-то проблемы со здоровьем, ей трудно передвигаться. Но она каждый раз приходит и видно, как глубоко она сопереживает, волнуется… Во время поклона всегда дарит мне цветы. Это безумно трогательно. Про сказки я вообще не говорю, дети, которые бегут с шоколадками к Финисту ясному соколу, буквально доводят до слез, настолько это приятно и прекрасно.
- Роман, вы пишете стихи, замечательные стихи. Выкладываете их в социальных сетях. Насколько это серьезно для вас?
- Не буду скрывать, что это, наверное, главное, без чего я не могу ни жить, ни дышать. Мастер говорил: «Если можешь не писать – не пиши». Я, к сожалению, не писать не могу. И безумно боюсь критики! Просто потому, что мои стихи мне очень дороги. Сейчас пытаюсь писать пьесы. Кто знает, может быть, когда-нибудь я сыграю в спектакле, уже будучи его полноправным автором?
- Удачи вам!
