«Его величество—Театр!»: Ирина Лебсак
Людмила ВАРШАВСКАЯ-ЕНИСЕЕВА
Ирина Маратовна Лебсак – одна из ведущих актрис Государственного академического русского театра драмы им. М. Ю. Лермонтова. Родилась в Павлодаре. Окончила Аркалыкский пединститут (1984), затем Алма-Атинский государственный театрально-художественный институт (1988). На Лермонтовской сцене, где она с 1988 года, сыграла около пятидесяти ролей. Среди них Марина во «Власти тьмы» Льва Толстого, Эсмеральда в «Соборе Парижской Богоматери» Виктора Гюго, Александра Николаевна в «Талантах и поклонниках» Александра Островского, Полли Пичем в «Опере нищих» Бертольда Брехта, Лидочка в «Свадьбе Кречинского» Александра Сухово-Кобылина, Елена Андреевна в «Дяде Ване» Антона Чехова, Офелия в «Гамлете» Уильяма Шекспира, Зина в «Дядюшкином сне» Федора Достоевского, Клея в «Эзопе» Гильерми Фигейредо, Анна Петровна – в «Иванове» Антона Чехова, Елена Андреевна в «Сетях дьявола» Дулата Исабекова, Она в «Ищу партнера для нечастых встреч» Рустама Ибрагимбекова. Снялась в сериалах «Перекресток» и «Саранча». Лауреат Государственной премии Республики Казахстан.
ИРИНА ЛЕБСАК: «ВСЕ МОИ РОЛИ ЗАМЕШАНЫ НА ЛЮБВИ»
Вместе с 75-летием родного Лермонтовского театра одна из основных его актрис Ирина Лебсак отмечает в этом году 20-летие своей работы в нем. Работы серьезной и увлеченной, приносящей радость как самой Ирине, так и зрителям. Каждый выход ее на сцену несет в себе то или иное открытие, каждая роль – новый, по-своему увиденный характер. Тут энергичная, сама движущая сила Василиса Карповна в горьковском «На дне», утратившая рассудок после страшной гибели отца Офелия, искренняя и доверчивая, нежная и без ума влюбленная Лидочка в «Свадьбе Кречинского», трагическая Эсмеральда в «Соборе Парижской Богоматери», полная очарования и женственности жертвенная Саша Негина в «Талантах и поклонниках» и многие другие героини, сыграть которых удается далеко не каждой актрисе. Но безусловная одаренность Ирины, ее трудоспособность и преданность искусству делают свое дело. Она всегда востребована, и роли к ней идут одна интересней другой. На вопрос, какие моменты жизни в театре больше всего приносят ей удовольствие, Ирина отвечает:
- Радость приносит все. И когда стоишь перед расписанием и видишь себя в распределении на предстоящую постановку: полученная роль - счастье неимоверное. Счастье - репетиции, счастье выходить на сцену, счастье - адекватная реакция зрителей, аплодисменты, нормальная, доброжелательная оценка труда твоего и твоих коллег, счастье, когда приходишь домой после спектакля и перебираешь все пережитое, и счастье, когда на 150-м представлении у тебя может получиться то, что никак не выходило до этого. Счастье, наконец, когда ты понимаешь, что спектакль сыгран не очень хорошо, но у тебя есть еще какой-то промежуток времени, чтобы проанализировать все это и на следующем представлении что-то исправить.
- Ролей много, и каждая требует особого внимания!
- Конечно. Недаром артисты говорят, что роль – как дети. Это действительно так. У каждой свой нрав, своя жизнь, и к каждой нужен свой подход. Раньше было ведь как? «Ой, дали роль, еще роль! Еще и еще - много ролей!». И - радость несказанная! Это по молодости, когда ветер в голове, и ты не понимаешь многих вещей. А вот замечательный режиссер Мамбетов, когда ставил у нас «Дядю Ваню», сказал как-то: «Дети мои, ролей сыграть можно много, а образов создать единицы». Не могу утверждать, что я только тогда и задумалась над тем, что произнес Азербайжан Мадиевич. Но подумала: «Боже мой, как это точно! Можно в жизни сыграть сто и двести ролей, но все ли они получат жизнь, как во плоти?».
Вообще встреча с Азербайжаном Мадиевичем - это подарок судьбы. Тем более, что связана она была с классикой, с моим любимым Чеховым, в работе над которым я получила еще один урок. Раньше я не понимала, как это читать между строк. Чехова особенно. Люблю его, а не понимаю, что значит между строк. И вдруг на какой-то из репетиций откровение пришло. Я увидела – Господи, так ведь вот она, оказывается, гениальность в чем. Не в том, что написано, а в том, что с этим написанным сообразовывается. А это значит, что в тексте есть то, чего нет на поверхности. Непритязательный с виду, он многослоен, как искусно приготовленный пирог. Оснащенный подтекстами и ассоциациями, являет собой упругую стойкость идей или отрицание таковых, игру мысли и фантазии, многозначительность, простор для размышлений и догадок. Одну и ту же фразу, пусть самую короткую «Ну, пошли!» можно трактовать по-разному. И эта многослойность, эта глубина – настоящий восторг. Поставленный Мамбетовым «Дядя Ваня» идет у нас уже 12 лет, и все мы, участники этого спектакля, любим его, холим и лелеем. Наверное, если бы он был плохо скроен и ненадежно сшит, он бы такой срок не выдержал.
- А сам процесс работы был интересен?
- Очень! Очень интересен. Во-первых, Азербайжан Мадиевич давал нам полную свободу действия. Мы готовили и показывали ему разные варианты и выступали как бы соучастниками его постановки. Он не был диктатором. Единственное, что он делал, так это предлагал чем-то дополнить то, что мы придумывали. Потом как мастер убирал топориком лишнее, оставляя основную суть. Но это уже в конце. А поначалу - у меня, во всяком случае, - полная растерянность и отсутствие представления, с какой ноги ступить. Словно слепой котенок, начинаешь тыкаться, и такое ощущение, будто ничего никогда на этой сцене не делал. Состояние это приходит всякий раз, к какой бы ты роли ни приступал. Оно держит тебя в напряжении, когда ты только и думаешь – а о чем это я опять играю?
Вопросы, вопросы, и однажды выдается ответ: какую роль ни возьми, главная составная ее – любовь. Любовь во всех ее проявлениях. Любовь мужчины к женщине и женщины к мужчине, любовь к Родине и близким, любовь к бабочкам и пингвинам, оперетте и рок-музыке, собственной профессии и тому подобное. Все, что мы играем, поняла я, даже если это роль злодея, мы играем о любви. Вот и моя Елена Андреевна, эта мятущаяся, погрязшая в рутине ничегонеделания, не находящая себе места женщина, мечтает о том, о чем Чехов говорит во всех своих произведениях. А именно, о любви, о светлом и прекрасном будущем.
- Но у нее, в общем-то, довольно трагичная судьба. Несмотря на то, что ее любят, ревнуют, она глубоко несчастный человек.
- Все это так, и мне очень хотелось это показать. Материал очень емкий. И ее женская природа, и время, в которое она жила, и круг людей, в котором она вращалась, – все уложилось в одном образе.
- А каково было заходить в ту эпоху? Трепетно, наверное?
- Очень интересно. Наша профессия дает потрясающую возможность благодаря русской классике или хорошим переводам зарубежных пьес, прикоснуться к прошлому. В частности, к чеховским временам. Надеть те платья, обратиться к истории костюма, истории этикета, образа жизни и нравственных ценностей людей той поры. Это такая увлекательная энциклопедия, в которую погружаешься, и когда оказываешься вновь в нашем времени, то становится грустно оттого, что не умеем мы сейчас так общаться. А, может, не хотим.
Но я о Елене Андреевне. Все говорят, что она ничего не делает. Она только чарует нас своей красотой. Ну, да, ну, вот такая. Надо было кому-то и чаровать, иначе не было бы ни дяди Вани с его страстями и ревностью, ни взаимоотношений с Астровым, ни образовавшихся любовных треугольников. Я безумно люблю свою Елену Андреевну. Она очень хороший человек, несмотря на то, что иногда ведет себя чисто по-женски. Например, в сцене допроса Астрова, где она выдает вдруг все тайны, которые поверила ей ее падчерица Соня. Она говорит: «Не волнуйся, голубка моя, я допрошу его осторожно, он не догадается, о чем речь». И вдруг напрямую спрашивает его о ней: «Нравится она вам или нет?». Тут любовь к Соне – да, но и к себе любимой, потому что ей тоже хочется хотя бы немножечко в этой жизни счастья. Немножечко. Чехов говорил же, что в его пьесах нет плохих, отрицательных персонажей. И Елена Андреевна просто человек со всеми плюсами и минусами.
- А у тебя нет страха браться за роль, которую играли самые великие актрисы как прошлого, так и нашего времени?
- Когда мы работали над «Дядей Ваней», то старались ничего не смотреть из того, что было создано до нас. Не то, чтобы боялись, что в подкорку войдет и потом будет над нами довлеть. Нет, мы просто шли своим путем. И когда, уже сделав спектакль, посмотрели все, что было снято по этой вещи, то пришли к мнению, что – да, сколько режиссеров, сколько актеров, столько и вариантов. Что ж, в этом и заключается гениальность классики. И я считаю, что у нас свое, отличное от всех решение. А бояться – бояться не надо. Волнение – да, оно есть, и это, мне кажется, нормальное состояние нормального актера. Кстати, когда мы работали с Юрием Борисовичем Померанцевым, ставившим «Таланты и поклонники» – пьесу Островского о трагической участи провинциального актера, то он, наоборот, все время рассказывал, кто кого, когда, где и как играл. Тут он нескончаемый кладезь знаний.
- Он все это в свое время посмотрел сам, и не по одному разу.
- Он все посмотрел, все знает, и репетиции его были похожи на мастер-классы. Потому что он говорил: «Вот я помню этот спектакль в Малом, там Негину играла такая-то. А вот эту сцену знаменитая Тарасова трактовала так-то. Как тебе это решение, Ира?». А я отвечала: «Можно попробовать повторить, как она играла. Но давайте придумаем еще что-нибудь свое». И у нас на каждый эпизод приходилось по десять-пятнадцать вариантов.
- Это по-померанцевски!
- Конечно. Я всегда говорю: Померанцев – это своя величайшая школа. Бог ты мой, сколько же я перечитала за время работы с ним над ролью! Весь текст у меня исписан, исчеркан, подклеен и переклеен. Взаимопонимание было полное. Вместе искали, находили, радовались этому, потом спокойно отказывались ради новых поисков. Опыт у него богатейший, и я рада, что он поделился им со мною.
- Ты говоришь, что все роли замешаны на любви.
- Так или иначе. О любви к театру и моральных потерях во имя нее спектакль «Таланты и поклонники» с моей главной героиней Сашей Негиной. «Дядюшкин сон» - в этот спектакль я была введена срочно и ненадолго. Сыграла сдачу, премьеру и еще один спектакль. Это была роль Зины с ее большой, неземной любовью. Елена Андреевна – поиск любви, ожидание любви. Констанция в «Забавном случае» - искрометная комедия, тоже про любовь. А «Иванов» - Анна Петровна, она же Сарра – потрясающая любовь! «Ищу партнера для нечастых встреч» - опять любовь в препарированном, если так можно сказать, виде. Ну, вот «Конек-Горбунок» только – Второй конь и Жар-птица. Там мне сложно сказать, про что это, потому что роли эти без слов. А так, что ни возьми, все о любви.
- Наверное, это потому, что с этим чувством человечеству хорошо?
- Естественно, ведь мир спасает любовь. Не красота, как сказал Достоевский, а именно любовь. Красота – субстанция возвышенная и чаще всего эфемерная. А любовь – она возвышенная и в то же время реальная, земная.
- Но ведь, играя на сцене, ей нужно придавать ту или иную форму. Где брать стройматериал?
- Мне кажется, у каждого актера в душе есть такая большая-пребольшая емкость. Если правильно использовать свои наблюдения за жизнью и складывать туда их позитивную часть (негатив не надо!), то это и будет тот самый стройматериал. Нередко результат работы над ролью зависит от того, сколь достаточна эта емкость. Приведу пример из собственной практики. На третий год моей работы в театре меня распределили на роль Маргариты в спектакле «Мастер и Маргарита», который ставил режиссер Владимир Кузенков. Работа над ней шла трудно, со скрипом, несмотря на то, что сам булгаковский роман был и остается одной из моих самых любимых книг. Маргарита от меня ускользала, образ не складывался, и я думаю, что это была моя хоть и очень досадная, но все-таки неудача. Почему? Сейчас, по прошествии лет, я вижу причину в том, что слишком рано эта роль пришла ко мне. Нужно было иное, более полное накопление знаний, эмоций, ощущений, необходим был зрелый жизненный опыт. И вот 14 лет спустя, в 2004 году, судьба вновь возвращает меня к Михаилу Афанасьевичу. Но не к его фантасмагорической и авантюрной Маргарите, а к Елене Сергеевне, послужившей ее прототипом.
- И происходит это, как, наверное, помнят наши читатели, в спектакле «Сети дьявола», поставленном Андриасяном.
- Совершенно верно. Елена Сергеевна - последняя жена Булгакова. Ну, Булгаков – это такая большая планета! Я многое уже знала о нем, читала его произведения. На нашей сцене, кроме «Мастера и Маргариты», шла его «Кабала святош» о жизни Мольера. Но тут, в пьесе Дулата Исабекова, я соприкоснулась не с его творчеством, а с его жизнью со стороны быта, личных отношений, отношений с властью и самим Вождем, с необходимостью отстоять свои принципы и сохранить свою душу в то жуткое, дьявольское время расстрельных тридцатых, когда никто не был застрахован от ла¬герей, пыток и смерти. Что могло спасти в тот момент подпавшего под неусыпность сталинского ока, исключенного из Союза писателей и вообще затравленного и загнанного системой автора «Белой гвардии», «Бега», «Дней Турбиных», «Зойкиной квартиры» и еще не созданного романа «Мастера и Маргарита»? Только решение писать, работать, творить во что бы то ни стало и только любовь – беспредельная, предписанная судьбой, всепонимающая, заботливая и самая что ни на есть преданнейшая. Пытаясь передать именно такое небывалое чувство, я хотела, чтобы в этой роли проступили основные черты той Маргариты, которую Булгаков потом изобразит. Хочется думать, что это получилось. И, наверное, это так, потому что после премьеры подошла ко мне одна наша актриса и сказала: «Ира, просмотрев спектакль, я поняла, что Маргарита написана с твоей Елены Сергеевны. Это ведь действительно так?». Я говорю: «Да». «И желтые цветы у тебя в руках были не случайно?». Я говорю: «Нет, не случайно». Помните: «Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве». Разговор этот был для меня как оценка сделанного.
- То есть, сыграв Елену Сергеевну, ты как бы взяла реванш?
- Можно сказать, так. К ней у меня больших претензий нет.
- А к кому-то, кроме Маргариты, есть?
- Есть. Например, к Клее в «Эзопе». Это очень сложный и очень интересный, на мой взгляд, спектакль. Правда, мы не играем его уже два с лишним года, потому в театре идет ремонт. Но перед премьерой, когда закончились наши репетиции, и все подошло к самому финалу, я буквально рыдала. Рыдала, потому что поняла - роль провалена. И если какие-то моменты мне в ней удаются, то только благодаря тому, что постоянная работа идет в голове. Постоянный, непрерывный поиск. И я не могу сказать, что я эту роль сделала до конца, несмотря на то, что постановка эта титулованная, и я в ней тоже титулованная (пятеро создателей спектакля, в том числе и я, удостоены Государственной премии РК).
- А что именно кажется тебе не так?
- На это я не могу как-то внятно ответить. Это психофизика. Это когда ты в каких-то моментах чувствуешь, что ты фальшивишь. Когда слышишь свой голос. Самое ужасное, когда актер слышит собственный голос. Если так происходит, то все! Все надо переделывать. И я в некоторых сценах слышу себя, что очень и очень плохо.
- Но чисто физически ты ведь вполне входишь в то время, в тот образ. Чувствуется, что тебе и ситуация ясна, и характер конфликта, и все персонажи.
- Мне понятно все абсолютно. Ситуация – любовный треугольник. Тема – сохранение че¬ловеческого достоинства даже тогда, когда ты бесправный раб, камень преткновения – безграничная жажда свободы и отказ Эзопу в обретении ее. И вот моя Клея, женщина тонкой и богатой души - образ очень интересный, и в нем, согласно элементарной логике, должен происходить некий нравственный, психологический, духовный рост. В принципе, он и происходит, но, по-моему, не столь активно, как хотелось бы. Ну, скажем, процентов на восемьдесят. То есть, я, актриса Ирина Лебсак, обеспечиваю своей игрой рост, как мне кажется, на восемьдесят процентов, а надо, чтобы было сто-сто двадцать. Чтобы было понятно, как она от обыкновенной приземленной похоти пришла к высокому чувству любви. Как переродилась и выросла в личность. Ведь сначала же ею владеет просто чувственное влечение. Ей любопытно, что представляет из себя как мужчина этот горбатый, страшный, уродливый, но бесконечно остроумный Эзоп? Ей уже надоел ее мелочный, тщеславный и, в общем-то, маломощный в своих литературно-философских потугах Ксанф. Любопытство перерастает в интерес, интерес в понимание, потом происходит нечто, и оказывается, что этого безобразного горбуна ты любишь так, что без него не можешь ни жить, ни дышать. Вот в чем парадокс и занятность этой роли. И главное в ее разгадке – духовность. То, чего у нас и сейчас не очень хватает. Может, я тоже недостаточно еще развитый в этом смысле человек, и потому в моей Клее чего-то не достает. Хотя, признаться, мне не очень хотелось бы себя ругать, потому что я стараюсь развиваться.
Вообще, при видимой простоте, вроде бы что там, в этой роли, играть? Но я бы переиначила вопрос: «КАК там эту роль играть?». И действительно, как нам, артистам, играть в этой античной условности, которая положена в основу стилистики спектакля его режиссером и художником? Как любить, ненавидеть, жить страстями и прекрасно умирать, когда мизансценически спектакль очень статичен? Статичен от необходимости быть лаконичным. Конечно, сложно раскрыть весь жар души своей в пространственной ограниченности! Намного проще, когда ты движешься, перемещаешься. А лаконичные мизансцены с нужной интонацией и рвущимся наружу чувством сделать безумно трудно. Так что работа у меня внутри себя еще продолжается. Нет-нет, я все равно прокручиваю в голове роль Клеи. Кстати, дочка моя Женюша, когда была маленькая, очень любила этот спектакль. Она без конца смотрела его на кассетах и всегда играла Клею.
Вообще внутренняя работа над ролью не заканчивается никогда. Заканчивается она только у тех актеров, которые настолько себя любят, что считают, что и так сойдет.
- У самодостаточных?
- Самодостаточность – это не плохо в жизни. А на сцене нужно очень критичное отношение к себе. Ведь если ты сомневаешься, значишь, ищешь истину. Сомнение есть поиск. Я за это. Вот «Феликс» - очень сложный тоже спектакль в том смысле, что затаскали нашего бедного директора Александра Пантелеевича Довгопола по судам за безнравственную постановку. Нашли крамолу в том, что показали мы обнаженную девочку в гостиничных нумерах. Почему-то увидели эту крамолу только на сцене. А когда те же самые блюстители общественной морали трутся об эту ситуацию в жизни, то крамолы в ней почему-то не находят. Считают, наверное: «А-а, так и надо!». Но театр, именуемый зеркалом жизни, показал эту сторону нашего бытия. Ах, как это многим не понравилось! Что с того, что явление это существует и, более того, становится одной из существенных примет нашего времени. И чем больше ругали мою Сулико, тем больше я ее любила. И считаю, что спектакль этот, несмотря на то, что он очень отличался по духу и по драматургии от академических вещей нашего репертуара, не означал поражения. Это была победа, потому что на него шли, его смотрели и делали нужные выводы. И то, что были адекватные люди, которые реагировали на него именно так, как мы ожидали, для меня было большим подарком. Речь ведь тут шла не про обнаженку или сексуальную озабоченность, а совсем о другом. Опять-таки о любви, об ответственности друг за друга.
- Ты говоришь «тем больше любила». Любила за что – за то, что она не прикидывается, за отсутствие ханжеского момента?
- Нет, я больше любила не саму Сулико, а эту роль. Сулико я оправдываю полностью. Она – дитя своего времени. Ей нужны были деньги на жизнь и учебу, этот вид заработка оказался прибыльным, мать Сулико поддерживала, так что девочку я не осуждаю. Но ведь что интересно - у Сулико со всем ее ненужным эпатажем и неправильным отношением к жизни душа и сердце остались чистыми. Образ этот я выносила и выпестовала, как ребенка, и реагирую, как каждая мать, которая не может дать в обиду собственное дитя: «Как! На мою кровиночку Сулико, на моего «Феликса» и мой спектакль кто-то будет что-то наговаривать! Ну, уж нет, я их буду еще пуще любить!».
- И защищать?
- Конечно. Я стараюсь быть адвокатом своих ролей и своих спектаклей. Не прокурором.
- С Рубеном Суреновичем работалось в едином понимании?
- Каких-либо столкновений, чтобы я не приняла его концепцию, настаивала на чем-то своем - такого не было. Я считаю, что у нас с ним есть общий язык в работе. Единственное, что, может, я не всегда выдаю сразу то, что ему надо. Но в конечном результате я сама прихожу к тому, чего он хочет. Не могу сказать, что Рубен Суренович, которого я считаю своим крестным отцом в театре, Учителем, наставником и вообще человеком во всех отношениях, диктует: вот здесь будет так, а не иначе! К нему можно спокойно подойти и спросить: «А можно попробовать вот это?». «Попробуй». «А вот это тоже можно?». «Попробуй, но я не думаю, что оно ляжет на подтекст». И тому подобное. Он совершенно нормальный режиссер, который идет на твое предложение, если оно интересно.
- А какие роли идут легче и почему?
- Знаете, у меня есть определение: когда читаешь пьесу и кончиками пальцев чувствуешь свою роль, работа будет интересная. Что бы тебе ни предложил режиссер. А если я таким образом материал не чувствую, то начинаю искать внешние приспособления. Как правило, это помогает. А иногда соединяется то и другое. Ну, скажем, так. Мне безумно хотелось сыграть острохарактерную роль. Я наигралась розовых, лирических героинь, когда была молоденькая, и душа просила чего-то такого, где можно было показать не только то, что я могу «крутить 32 фуэте», а могу быть совсем другой. И вот такой случай мне представился. Рубен Суренович пошел мне навстречу и дал роль Констанции в комедии «Забавный случай». Я понимала, что здесь мне надо измениться абсолютно, и тогда будет интересней. Рубен Суренович пошел на это, и мы добились очень странного образа со странным голосом, странной внешностью, странной пластикой, но с типичным женским поведением. Представьте, на сцене две симпатичные женщины. Ну, выбрал герой эту, а чего осталась та? Может, она тоже ничего? Конфликта нет. Вяло как-то. А когда мы создали из моей Констанции этакое глуповатое чудо с трубным басом, непомерным носом, диковатыми нарядами и ни с чем не сравнимым прононсом, то сразу все оживилось, заиграло, обрело тот самый гротесковый блеск, которым отличаются остроумные, восходящие к комедии масок творения Карло Гольдони.
- Ты постоянно стараешься себя развивать. А то, что ты заканчивала филфак, тебе как-то помогает?
- Филфак я расцениваю как богатейший литературный багаж, который удалось приобрести, учась в педагогическом институте. Не пройдя этого курса обучения, я вряд ли прочла бы даже то, что есть в программе. А программа там достаточно емкая, дающая представление об основных шедеврах мировой литературы и ее направлениях. Полученные мною знания автоматически были зачтены, когда я пришла в театральный институт, что высвободило мне время для постижения специальных дисциплин. Благодаря этому я занималась только актерским мастерством – сцендвижением, вокалом, танцами. То есть, целенаправленными предметами. Было, конечно, интересно, и единственный минус – довольно продолжительное, на четыре года рассчитанное обучение. Вместе с пединститутом у меня это заняло восемь лет, и в театр я пришла уже в двадцать четыре. Это поздно.
- Но зато уже какие-то вещи были, наверное, продуманы и уложены.
- Они должны укладываться как можно раньше на сценической площадке. Потому что чем раньше ты придешь в театр, тем скорее у тебя изживется страх выхода на зрителя, на большую аудиторию.
- А страх это был?
- Конечно! Вдруг не туда ступлю, вдруг сделаю, не так, как говорю. Было такое. Но все равно, несмотря на то, что пришла поздновато в театр, с Божьей помощью я наиграла хороший репертуар. Успела вскочить в последний вагон.
- И у тебя было много совсем юных героинь.
- Ну, может, это потому, что я выглядела, как девчонка. Я довольно долго выглядела так и в 37 лет играла Эсмеральду, которой семнадцать. Конечно, напрягалась, но играла. Я была третья Эсмеральда в нашем театре, и мы долго еще играли «Собор Парижской Богоматери». Исполнявший Квазимодо Владимир Алексеевич Толоконников курировал меня в моей роли, поскольку мы были с ним в одной связке. Что-то, наверное, получалось, что-то, может, не очень, но когда я после спектакля чувствовала его дружеское рукопожатие, то понимала - сегодня все сыграно неплохо. Очень любила я свою роль в «Иванове» - Анну Петровну, она же Сарра. Это жена Николая Алексеевича Иванова, скромная, светлая еврейская женщина, тихо-тихо угасающая на глазах у всех не столько, я считаю, от болезни, сколько от недостатка любви и внимания со стороны обожаемого ею мужа. Мне так нравилась эта роль, что всякий раз задолго до спектакля на моем лице поселялась та улыбка, без которой я Сарру не представляю. С огромным удовольствием играю я и Жасант в спектакле «Мужской род, единственное число». Это эпизодическая роль горничной, и Рубен Суренович дал возможность похулиганить в ней, побеситься, что я делаю с огромным удовольствием и, как мне кажется, на радость зрителю. Жасант, которая в финале спектакля объявляет, что полгода назад ее звали… Густав, – еще одно подтверждение того, что маленьких ролей нет.
- Жасант – это прекрасно, но чуть раньше у тебя была Полли Пичем в «Опере нищих» по пьесе Бертольда Брехта "Трехгрошовая опера".
- Спектакль этот, конечно, выбивался из академической репертуарной политики нашего
театра, но это же был Брехт! Рубен Суренович делал его, как и полагалось, мюзиклом, и мне, во всяком случае, было очень любопытно попробовать себя в таком жанре. Попеть, подвигаться, поговорить. Я не знаю, как воспринималось наше творение со стороны зрителя, но я чувствовала себя в нем очень комфортно. С удовольствием делала все, что от меня требовалось, и очень любила свою Полли Пичем. Очень. За смелость, открытость, хитрость, за наглость, наконец. За то, что она может совершенно отчаянно любить, и ничто ее в этом не останавливает.
В спектакле занята была не только вся почти труппа театра, но и студенты актерского и режиссерского курсов Театрально-художественного института имени Жургенова.
- Каждая роль предлагает свой темперамент. Что-то получается легко и просто, чем-то нужно овладевать, что-то нарабатывать. Что ближе тебе по душе в плане темперамента?
- Все это в разумных пределах во мне есть. Что-то при необходимости гиперболизируется, что-то микшируется, а я беру это для своих ролей. Но во всем, конечно, просматривается, моя собственная индивидуальность. «Ты в предлагаемых обстоятельствах» - от этого гениального тезиса гениального Станиславского нам никуда не деваться. Это я. Я могу быть такой, и такой, и такой. Все это во мне есть. Темпераменты разные – от взрывного до тихого, как озеро.
- А если брать по жанрам, то что тебе больше нравится –спектакли лирические, возвышенно-романтические, драма, трагедия?
- Здесь я, наверное, всеядная. Я бы хотела все, потому что постоянно пребывать в одном каком-то жанре, мне кажется, неинтересно. Мне хочется всего – от и до.
- Всего попробовать, все пережить, переработать, через себя пропустить…
- Да! Этим мы и занимаемся на репетициях, пропускаем, как через мясорубку. Иногда получается не очень, иногда густовато. Вот для этого режиссеры и существуют, чтобы где-то подкорректировать, направить в нужное русло.
- На партнеров везет?
- Не может не везти, и вот почему. У меня в спектакле «На дне» роль Василисы Карповны. В принципе, она небольшая, и я в основном сижу за кулисами и наблюдаю, как играют мои партнеры. Это, в общем-то, единственный спектакль, когда я не ухожу из-за кулис в гримерку. И вот, пронаблюдав уже множество представлений, хочу сказать вам - какие у нас потрясающие артисты! Вроде бы я с ними играю и в других постановках, встречаюсь каждый день в театре, живу общими заботами и проблемами, но, не поверите, лишь только здесь, прослеживая движение за движением, интонацию за интонацией, я вдруг увидела, насколько они талантливы!
- Выходит, что время от времени нужно смотреть друг друга!
- Мало того, надо говорить своим коллегам, сколь хороши их работы, сколь талантливы они сами! Мне нравится моя воинственная хозяйка ночлежки Василиса Карповна - характерная такая, сволочь, но со своей правдой. Понимаете, у нее тоже своя правда! У всех своя правда, и у нее. Сволочная, но правда. Ну, а что касается состава нашей труппы, то нам не хватает молодежи. Есть хорошие, способные ребята из тех, что пришли. Но все равно генофонд театра должен пополняться. Молодежи пока мало. Я и мои ровесники – это уже среднее поколение, а недавно еще молоденькие вступили в пору тридцатилетних. Хотя в целом в нашей труппе есть просто перлы.
- Рецензент сторонний и рецензент внутренний – как они в тебе взаимодействуют?
- Рецензент, он же критик, - человек, имеющий свое мнение. Наши критики чаще всего утверждают себя тем, что пересказывают содержание спектакля. Либо ударяются в весьма резкие определения работы того или иного актера, не думая о том, что это такой же живой человек и что ему может быть больно. Нужна аналитика, а ее нет. А ведь она интересна, во всяком случае, нам, актерам. Мы варимся в собственном соку, и нам хочется объективно видеть себя со стороны. К счастью, сейчас появилась возможность снимать спектакли. Мы когда работали с Игорем Марксовичем Гонопольским над спектаклем «Ищу партнера для нечастых встреч», то он снимал даже репетиции, чтобы мы смотрели себя как бы со стороны и могли понять, что надо.
- Стихи любишь?
- Люблю. На публике я их не читаю, а просто так, для себя, мне доставляет большое удовольствие. Каждый раз вновь и вновь открываю Пушкина. Просто потрясающе. Пушкин - кладезь. И ребенку я с малых лет читала Пушкина, и на Новый год мы учили с ней стихи Александра Сергеевича.
Люблю классику - Чехова, Толстого, Салтыкова-Щедрина, Цветаеву, Мережковского. Недавно перечитывала «Анну Каренину» - для души. А «Господ Головлевых» потому, что любимый сегодня всеми Евгений Миронов сыграл Иудушку Головлева. Было интересно сравнить игру его с исходным текстом. Перечитала и еще раз убедилась: если хочешь развиваться, обращайся как можно чаще к классике! Черпай оттуда силу, черпай знания! Так всегда велось и ведется в нашей семье - семье педагогов, строителей и медиков.
- Педагоги и строители. А к театру кто-то имел отношение?
- Нет. Правда, выяснилось, что бабушка участвовала в самодеятельности, и только. Прямо театром никто не занимался, хотя могу, положа руку на сердце, с полной уверенностью сказать, что каждый член нашей семьи очень артистичный человек. Просто по жизни. И мама мне всегда говорила: «Никак не могу понять, откуда в тебе, выросшей в глухой провинции, появилось это желание стать артисткой?».
- И откуда?
- Я тоже не знаю. Вбила себе в голову – либо ты артистка, либо продавщица молока. Мол, если уж я не буду артисткой, то молоком торговать стану точно.
Людмила ВАРШАВСКАЯ-ЕНИСЕЕВА
Ирина Маратовна Лебсак – одна из ведущих актрис Государственного академического русского театра драмы им. М. Ю. Лермонтова. Родилась в Павлодаре. Окончила Аркалыкский пединститут (1984), затем Алма-Атинский государственный театрально-художественный институт (1988). На Лермонтовской сцене, где она с 1988 года, сыграла около пятидесяти ролей. Среди них Марина во «Власти тьмы» Льва Толстого, Эсмеральда в «Соборе Парижской Богоматери» Виктора Гюго, Александра Николаевна в «Талантах и поклонниках» Александра Островского, Полли Пичем в «Опере нищих» Бертольда Брехта, Лидочка в «Свадьбе Кречинского» Александра Сухово-Кобылина, Елена Андреевна в «Дяде Ване» Антона Чехова, Офелия в «Гамлете» Уильяма Шекспира, Зина в «Дядюшкином сне» Федора Достоевского, Клея в «Эзопе» Гильерми Фигейредо, Анна Петровна – в «Иванове» Антона Чехова, Елена Андреевна в «Сетях дьявола» Дулата Исабекова, Она в «Ищу партнера для нечастых встреч» Рустама Ибрагимбекова. Снялась в сериалах «Перекресток» и «Саранча». Лауреат Государственной премии Республики Казахстан.
ИРИНА ЛЕБСАК: «ВСЕ МОИ РОЛИ ЗАМЕШАНЫ НА ЛЮБВИ»
Вместе с 75-летием родного Лермонтовского театра одна из основных его актрис Ирина Лебсак отмечает в этом году 20-летие своей работы в нем. Работы серьезной и увлеченной, приносящей радость как самой Ирине, так и зрителям. Каждый выход ее на сцену несет в себе то или иное открытие, каждая роль – новый, по-своему увиденный характер. Тут энергичная, сама движущая сила Василиса Карповна в горьковском «На дне», утратившая рассудок после страшной гибели отца Офелия, искренняя и доверчивая, нежная и без ума влюбленная Лидочка в «Свадьбе Кречинского», трагическая Эсмеральда в «Соборе Парижской Богоматери», полная очарования и женственности жертвенная Саша Негина в «Талантах и поклонниках» и многие другие героини, сыграть которых удается далеко не каждой актрисе. Но безусловная одаренность Ирины, ее трудоспособность и преданность искусству делают свое дело. Она всегда востребована, и роли к ней идут одна интересней другой. На вопрос, какие моменты жизни в театре больше всего приносят ей удовольствие, Ирина отвечает:
- Радость приносит все. И когда стоишь перед расписанием и видишь себя в распределении на предстоящую постановку: полученная роль - счастье неимоверное. Счастье - репетиции, счастье выходить на сцену, счастье - адекватная реакция зрителей, аплодисменты, нормальная, доброжелательная оценка труда твоего и твоих коллег, счастье, когда приходишь домой после спектакля и перебираешь все пережитое, и счастье, когда на 150-м представлении у тебя может получиться то, что никак не выходило до этого. Счастье, наконец, когда ты понимаешь, что спектакль сыгран не очень хорошо, но у тебя есть еще какой-то промежуток времени, чтобы проанализировать все это и на следующем представлении что-то исправить.
- Ролей много, и каждая требует особого внимания!
- Конечно. Недаром артисты говорят, что роль – как дети. Это действительно так. У каждой свой нрав, своя жизнь, и к каждой нужен свой подход. Раньше было ведь как? «Ой, дали роль, еще роль! Еще и еще - много ролей!». И - радость несказанная! Это по молодости, когда ветер в голове, и ты не понимаешь многих вещей. А вот замечательный режиссер Мамбетов, когда ставил у нас «Дядю Ваню», сказал как-то: «Дети мои, ролей сыграть можно много, а образов создать единицы». Не могу утверждать, что я только тогда и задумалась над тем, что произнес Азербайжан Мадиевич. Но подумала: «Боже мой, как это точно! Можно в жизни сыграть сто и двести ролей, но все ли они получат жизнь, как во плоти?».
Вообще встреча с Азербайжаном Мадиевичем - это подарок судьбы. Тем более, что связана она была с классикой, с моим любимым Чеховым, в работе над которым я получила еще один урок. Раньше я не понимала, как это читать между строк. Чехова особенно. Люблю его, а не понимаю, что значит между строк. И вдруг на какой-то из репетиций откровение пришло. Я увидела – Господи, так ведь вот она, оказывается, гениальность в чем. Не в том, что написано, а в том, что с этим написанным сообразовывается. А это значит, что в тексте есть то, чего нет на поверхности. Непритязательный с виду, он многослоен, как искусно приготовленный пирог. Оснащенный подтекстами и ассоциациями, являет собой упругую стойкость идей или отрицание таковых, игру мысли и фантазии, многозначительность, простор для размышлений и догадок. Одну и ту же фразу, пусть самую короткую «Ну, пошли!» можно трактовать по-разному. И эта многослойность, эта глубина – настоящий восторг. Поставленный Мамбетовым «Дядя Ваня» идет у нас уже 12 лет, и все мы, участники этого спектакля, любим его, холим и лелеем. Наверное, если бы он был плохо скроен и ненадежно сшит, он бы такой срок не выдержал.
- А сам процесс работы был интересен?
- Очень! Очень интересен. Во-первых, Азербайжан Мадиевич давал нам полную свободу действия. Мы готовили и показывали ему разные варианты и выступали как бы соучастниками его постановки. Он не был диктатором. Единственное, что он делал, так это предлагал чем-то дополнить то, что мы придумывали. Потом как мастер убирал топориком лишнее, оставляя основную суть. Но это уже в конце. А поначалу - у меня, во всяком случае, - полная растерянность и отсутствие представления, с какой ноги ступить. Словно слепой котенок, начинаешь тыкаться, и такое ощущение, будто ничего никогда на этой сцене не делал. Состояние это приходит всякий раз, к какой бы ты роли ни приступал. Оно держит тебя в напряжении, когда ты только и думаешь – а о чем это я опять играю?
Вопросы, вопросы, и однажды выдается ответ: какую роль ни возьми, главная составная ее – любовь. Любовь во всех ее проявлениях. Любовь мужчины к женщине и женщины к мужчине, любовь к Родине и близким, любовь к бабочкам и пингвинам, оперетте и рок-музыке, собственной профессии и тому подобное. Все, что мы играем, поняла я, даже если это роль злодея, мы играем о любви. Вот и моя Елена Андреевна, эта мятущаяся, погрязшая в рутине ничегонеделания, не находящая себе места женщина, мечтает о том, о чем Чехов говорит во всех своих произведениях. А именно, о любви, о светлом и прекрасном будущем.
- Но у нее, в общем-то, довольно трагичная судьба. Несмотря на то, что ее любят, ревнуют, она глубоко несчастный человек.
- Все это так, и мне очень хотелось это показать. Материал очень емкий. И ее женская природа, и время, в которое она жила, и круг людей, в котором она вращалась, – все уложилось в одном образе.
- А каково было заходить в ту эпоху? Трепетно, наверное?
- Очень интересно. Наша профессия дает потрясающую возможность благодаря русской классике или хорошим переводам зарубежных пьес, прикоснуться к прошлому. В частности, к чеховским временам. Надеть те платья, обратиться к истории костюма, истории этикета, образа жизни и нравственных ценностей людей той поры. Это такая увлекательная энциклопедия, в которую погружаешься, и когда оказываешься вновь в нашем времени, то становится грустно оттого, что не умеем мы сейчас так общаться. А, может, не хотим.
Но я о Елене Андреевне. Все говорят, что она ничего не делает. Она только чарует нас своей красотой. Ну, да, ну, вот такая. Надо было кому-то и чаровать, иначе не было бы ни дяди Вани с его страстями и ревностью, ни взаимоотношений с Астровым, ни образовавшихся любовных треугольников. Я безумно люблю свою Елену Андреевну. Она очень хороший человек, несмотря на то, что иногда ведет себя чисто по-женски. Например, в сцене допроса Астрова, где она выдает вдруг все тайны, которые поверила ей ее падчерица Соня. Она говорит: «Не волнуйся, голубка моя, я допрошу его осторожно, он не догадается, о чем речь». И вдруг напрямую спрашивает его о ней: «Нравится она вам или нет?». Тут любовь к Соне – да, но и к себе любимой, потому что ей тоже хочется хотя бы немножечко в этой жизни счастья. Немножечко. Чехов говорил же, что в его пьесах нет плохих, отрицательных персонажей. И Елена Андреевна просто человек со всеми плюсами и минусами.
- А у тебя нет страха браться за роль, которую играли самые великие актрисы как прошлого, так и нашего времени?
- Когда мы работали над «Дядей Ваней», то старались ничего не смотреть из того, что было создано до нас. Не то, чтобы боялись, что в подкорку войдет и потом будет над нами довлеть. Нет, мы просто шли своим путем. И когда, уже сделав спектакль, посмотрели все, что было снято по этой вещи, то пришли к мнению, что – да, сколько режиссеров, сколько актеров, столько и вариантов. Что ж, в этом и заключается гениальность классики. И я считаю, что у нас свое, отличное от всех решение. А бояться – бояться не надо. Волнение – да, оно есть, и это, мне кажется, нормальное состояние нормального актера. Кстати, когда мы работали с Юрием Борисовичем Померанцевым, ставившим «Таланты и поклонники» – пьесу Островского о трагической участи провинциального актера, то он, наоборот, все время рассказывал, кто кого, когда, где и как играл. Тут он нескончаемый кладезь знаний.
- Он все это в свое время посмотрел сам, и не по одному разу.
- Он все посмотрел, все знает, и репетиции его были похожи на мастер-классы. Потому что он говорил: «Вот я помню этот спектакль в Малом, там Негину играла такая-то. А вот эту сцену знаменитая Тарасова трактовала так-то. Как тебе это решение, Ира?». А я отвечала: «Можно попробовать повторить, как она играла. Но давайте придумаем еще что-нибудь свое». И у нас на каждый эпизод приходилось по десять-пятнадцать вариантов.
- Это по-померанцевски!
- Конечно. Я всегда говорю: Померанцев – это своя величайшая школа. Бог ты мой, сколько же я перечитала за время работы с ним над ролью! Весь текст у меня исписан, исчеркан, подклеен и переклеен. Взаимопонимание было полное. Вместе искали, находили, радовались этому, потом спокойно отказывались ради новых поисков. Опыт у него богатейший, и я рада, что он поделился им со мною.
- Ты говоришь, что все роли замешаны на любви.
- Так или иначе. О любви к театру и моральных потерях во имя нее спектакль «Таланты и поклонники» с моей главной героиней Сашей Негиной. «Дядюшкин сон» - в этот спектакль я была введена срочно и ненадолго. Сыграла сдачу, премьеру и еще один спектакль. Это была роль Зины с ее большой, неземной любовью. Елена Андреевна – поиск любви, ожидание любви. Констанция в «Забавном случае» - искрометная комедия, тоже про любовь. А «Иванов» - Анна Петровна, она же Сарра – потрясающая любовь! «Ищу партнера для нечастых встреч» - опять любовь в препарированном, если так можно сказать, виде. Ну, вот «Конек-Горбунок» только – Второй конь и Жар-птица. Там мне сложно сказать, про что это, потому что роли эти без слов. А так, что ни возьми, все о любви.
- Наверное, это потому, что с этим чувством человечеству хорошо?
- Естественно, ведь мир спасает любовь. Не красота, как сказал Достоевский, а именно любовь. Красота – субстанция возвышенная и чаще всего эфемерная. А любовь – она возвышенная и в то же время реальная, земная.
- Но ведь, играя на сцене, ей нужно придавать ту или иную форму. Где брать стройматериал?
- Мне кажется, у каждого актера в душе есть такая большая-пребольшая емкость. Если правильно использовать свои наблюдения за жизнью и складывать туда их позитивную часть (негатив не надо!), то это и будет тот самый стройматериал. Нередко результат работы над ролью зависит от того, сколь достаточна эта емкость. Приведу пример из собственной практики. На третий год моей работы в театре меня распределили на роль Маргариты в спектакле «Мастер и Маргарита», который ставил режиссер Владимир Кузенков. Работа над ней шла трудно, со скрипом, несмотря на то, что сам булгаковский роман был и остается одной из моих самых любимых книг. Маргарита от меня ускользала, образ не складывался, и я думаю, что это была моя хоть и очень досадная, но все-таки неудача. Почему? Сейчас, по прошествии лет, я вижу причину в том, что слишком рано эта роль пришла ко мне. Нужно было иное, более полное накопление знаний, эмоций, ощущений, необходим был зрелый жизненный опыт. И вот 14 лет спустя, в 2004 году, судьба вновь возвращает меня к Михаилу Афанасьевичу. Но не к его фантасмагорической и авантюрной Маргарите, а к Елене Сергеевне, послужившей ее прототипом.
- И происходит это, как, наверное, помнят наши читатели, в спектакле «Сети дьявола», поставленном Андриасяном.
- Совершенно верно. Елена Сергеевна - последняя жена Булгакова. Ну, Булгаков – это такая большая планета! Я многое уже знала о нем, читала его произведения. На нашей сцене, кроме «Мастера и Маргариты», шла его «Кабала святош» о жизни Мольера. Но тут, в пьесе Дулата Исабекова, я соприкоснулась не с его творчеством, а с его жизнью со стороны быта, личных отношений, отношений с властью и самим Вождем, с необходимостью отстоять свои принципы и сохранить свою душу в то жуткое, дьявольское время расстрельных тридцатых, когда никто не был застрахован от ла¬герей, пыток и смерти. Что могло спасти в тот момент подпавшего под неусыпность сталинского ока, исключенного из Союза писателей и вообще затравленного и загнанного системой автора «Белой гвардии», «Бега», «Дней Турбиных», «Зойкиной квартиры» и еще не созданного романа «Мастера и Маргарита»? Только решение писать, работать, творить во что бы то ни стало и только любовь – беспредельная, предписанная судьбой, всепонимающая, заботливая и самая что ни на есть преданнейшая. Пытаясь передать именно такое небывалое чувство, я хотела, чтобы в этой роли проступили основные черты той Маргариты, которую Булгаков потом изобразит. Хочется думать, что это получилось. И, наверное, это так, потому что после премьеры подошла ко мне одна наша актриса и сказала: «Ира, просмотрев спектакль, я поняла, что Маргарита написана с твоей Елены Сергеевны. Это ведь действительно так?». Я говорю: «Да». «И желтые цветы у тебя в руках были не случайно?». Я говорю: «Нет, не случайно». Помните: «Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве». Разговор этот был для меня как оценка сделанного.
- То есть, сыграв Елену Сергеевну, ты как бы взяла реванш?
- Можно сказать, так. К ней у меня больших претензий нет.
- А к кому-то, кроме Маргариты, есть?
- Есть. Например, к Клее в «Эзопе». Это очень сложный и очень интересный, на мой взгляд, спектакль. Правда, мы не играем его уже два с лишним года, потому в театре идет ремонт. Но перед премьерой, когда закончились наши репетиции, и все подошло к самому финалу, я буквально рыдала. Рыдала, потому что поняла - роль провалена. И если какие-то моменты мне в ней удаются, то только благодаря тому, что постоянная работа идет в голове. Постоянный, непрерывный поиск. И я не могу сказать, что я эту роль сделала до конца, несмотря на то, что постановка эта титулованная, и я в ней тоже титулованная (пятеро создателей спектакля, в том числе и я, удостоены Государственной премии РК).
- А что именно кажется тебе не так?
- На это я не могу как-то внятно ответить. Это психофизика. Это когда ты в каких-то моментах чувствуешь, что ты фальшивишь. Когда слышишь свой голос. Самое ужасное, когда актер слышит собственный голос. Если так происходит, то все! Все надо переделывать. И я в некоторых сценах слышу себя, что очень и очень плохо.
- Но чисто физически ты ведь вполне входишь в то время, в тот образ. Чувствуется, что тебе и ситуация ясна, и характер конфликта, и все персонажи.
- Мне понятно все абсолютно. Ситуация – любовный треугольник. Тема – сохранение че¬ловеческого достоинства даже тогда, когда ты бесправный раб, камень преткновения – безграничная жажда свободы и отказ Эзопу в обретении ее. И вот моя Клея, женщина тонкой и богатой души - образ очень интересный, и в нем, согласно элементарной логике, должен происходить некий нравственный, психологический, духовный рост. В принципе, он и происходит, но, по-моему, не столь активно, как хотелось бы. Ну, скажем, процентов на восемьдесят. То есть, я, актриса Ирина Лебсак, обеспечиваю своей игрой рост, как мне кажется, на восемьдесят процентов, а надо, чтобы было сто-сто двадцать. Чтобы было понятно, как она от обыкновенной приземленной похоти пришла к высокому чувству любви. Как переродилась и выросла в личность. Ведь сначала же ею владеет просто чувственное влечение. Ей любопытно, что представляет из себя как мужчина этот горбатый, страшный, уродливый, но бесконечно остроумный Эзоп? Ей уже надоел ее мелочный, тщеславный и, в общем-то, маломощный в своих литературно-философских потугах Ксанф. Любопытство перерастает в интерес, интерес в понимание, потом происходит нечто, и оказывается, что этого безобразного горбуна ты любишь так, что без него не можешь ни жить, ни дышать. Вот в чем парадокс и занятность этой роли. И главное в ее разгадке – духовность. То, чего у нас и сейчас не очень хватает. Может, я тоже недостаточно еще развитый в этом смысле человек, и потому в моей Клее чего-то не достает. Хотя, признаться, мне не очень хотелось бы себя ругать, потому что я стараюсь развиваться.
Вообще, при видимой простоте, вроде бы что там, в этой роли, играть? Но я бы переиначила вопрос: «КАК там эту роль играть?». И действительно, как нам, артистам, играть в этой античной условности, которая положена в основу стилистики спектакля его режиссером и художником? Как любить, ненавидеть, жить страстями и прекрасно умирать, когда мизансценически спектакль очень статичен? Статичен от необходимости быть лаконичным. Конечно, сложно раскрыть весь жар души своей в пространственной ограниченности! Намного проще, когда ты движешься, перемещаешься. А лаконичные мизансцены с нужной интонацией и рвущимся наружу чувством сделать безумно трудно. Так что работа у меня внутри себя еще продолжается. Нет-нет, я все равно прокручиваю в голове роль Клеи. Кстати, дочка моя Женюша, когда была маленькая, очень любила этот спектакль. Она без конца смотрела его на кассетах и всегда играла Клею.
Вообще внутренняя работа над ролью не заканчивается никогда. Заканчивается она только у тех актеров, которые настолько себя любят, что считают, что и так сойдет.
- У самодостаточных?
- Самодостаточность – это не плохо в жизни. А на сцене нужно очень критичное отношение к себе. Ведь если ты сомневаешься, значишь, ищешь истину. Сомнение есть поиск. Я за это. Вот «Феликс» - очень сложный тоже спектакль в том смысле, что затаскали нашего бедного директора Александра Пантелеевича Довгопола по судам за безнравственную постановку. Нашли крамолу в том, что показали мы обнаженную девочку в гостиничных нумерах. Почему-то увидели эту крамолу только на сцене. А когда те же самые блюстители общественной морали трутся об эту ситуацию в жизни, то крамолы в ней почему-то не находят. Считают, наверное: «А-а, так и надо!». Но театр, именуемый зеркалом жизни, показал эту сторону нашего бытия. Ах, как это многим не понравилось! Что с того, что явление это существует и, более того, становится одной из существенных примет нашего времени. И чем больше ругали мою Сулико, тем больше я ее любила. И считаю, что спектакль этот, несмотря на то, что он очень отличался по духу и по драматургии от академических вещей нашего репертуара, не означал поражения. Это была победа, потому что на него шли, его смотрели и делали нужные выводы. И то, что были адекватные люди, которые реагировали на него именно так, как мы ожидали, для меня было большим подарком. Речь ведь тут шла не про обнаженку или сексуальную озабоченность, а совсем о другом. Опять-таки о любви, об ответственности друг за друга.
- Ты говоришь «тем больше любила». Любила за что – за то, что она не прикидывается, за отсутствие ханжеского момента?
- Нет, я больше любила не саму Сулико, а эту роль. Сулико я оправдываю полностью. Она – дитя своего времени. Ей нужны были деньги на жизнь и учебу, этот вид заработка оказался прибыльным, мать Сулико поддерживала, так что девочку я не осуждаю. Но ведь что интересно - у Сулико со всем ее ненужным эпатажем и неправильным отношением к жизни душа и сердце остались чистыми. Образ этот я выносила и выпестовала, как ребенка, и реагирую, как каждая мать, которая не может дать в обиду собственное дитя: «Как! На мою кровиночку Сулико, на моего «Феликса» и мой спектакль кто-то будет что-то наговаривать! Ну, уж нет, я их буду еще пуще любить!».
- И защищать?
- Конечно. Я стараюсь быть адвокатом своих ролей и своих спектаклей. Не прокурором.
- С Рубеном Суреновичем работалось в едином понимании?
- Каких-либо столкновений, чтобы я не приняла его концепцию, настаивала на чем-то своем - такого не было. Я считаю, что у нас с ним есть общий язык в работе. Единственное, что, может, я не всегда выдаю сразу то, что ему надо. Но в конечном результате я сама прихожу к тому, чего он хочет. Не могу сказать, что Рубен Суренович, которого я считаю своим крестным отцом в театре, Учителем, наставником и вообще человеком во всех отношениях, диктует: вот здесь будет так, а не иначе! К нему можно спокойно подойти и спросить: «А можно попробовать вот это?». «Попробуй». «А вот это тоже можно?». «Попробуй, но я не думаю, что оно ляжет на подтекст». И тому подобное. Он совершенно нормальный режиссер, который идет на твое предложение, если оно интересно.
- А какие роли идут легче и почему?
- Знаете, у меня есть определение: когда читаешь пьесу и кончиками пальцев чувствуешь свою роль, работа будет интересная. Что бы тебе ни предложил режиссер. А если я таким образом материал не чувствую, то начинаю искать внешние приспособления. Как правило, это помогает. А иногда соединяется то и другое. Ну, скажем, так. Мне безумно хотелось сыграть острохарактерную роль. Я наигралась розовых, лирических героинь, когда была молоденькая, и душа просила чего-то такого, где можно было показать не только то, что я могу «крутить 32 фуэте», а могу быть совсем другой. И вот такой случай мне представился. Рубен Суренович пошел мне навстречу и дал роль Констанции в комедии «Забавный случай». Я понимала, что здесь мне надо измениться абсолютно, и тогда будет интересней. Рубен Суренович пошел на это, и мы добились очень странного образа со странным голосом, странной внешностью, странной пластикой, но с типичным женским поведением. Представьте, на сцене две симпатичные женщины. Ну, выбрал герой эту, а чего осталась та? Может, она тоже ничего? Конфликта нет. Вяло как-то. А когда мы создали из моей Констанции этакое глуповатое чудо с трубным басом, непомерным носом, диковатыми нарядами и ни с чем не сравнимым прононсом, то сразу все оживилось, заиграло, обрело тот самый гротесковый блеск, которым отличаются остроумные, восходящие к комедии масок творения Карло Гольдони.
- Ты постоянно стараешься себя развивать. А то, что ты заканчивала филфак, тебе как-то помогает?
- Филфак я расцениваю как богатейший литературный багаж, который удалось приобрести, учась в педагогическом институте. Не пройдя этого курса обучения, я вряд ли прочла бы даже то, что есть в программе. А программа там достаточно емкая, дающая представление об основных шедеврах мировой литературы и ее направлениях. Полученные мною знания автоматически были зачтены, когда я пришла в театральный институт, что высвободило мне время для постижения специальных дисциплин. Благодаря этому я занималась только актерским мастерством – сцендвижением, вокалом, танцами. То есть, целенаправленными предметами. Было, конечно, интересно, и единственный минус – довольно продолжительное, на четыре года рассчитанное обучение. Вместе с пединститутом у меня это заняло восемь лет, и в театр я пришла уже в двадцать четыре. Это поздно.
- Но зато уже какие-то вещи были, наверное, продуманы и уложены.
- Они должны укладываться как можно раньше на сценической площадке. Потому что чем раньше ты придешь в театр, тем скорее у тебя изживется страх выхода на зрителя, на большую аудиторию.
- А страх это был?
- Конечно! Вдруг не туда ступлю, вдруг сделаю, не так, как говорю. Было такое. Но все равно, несмотря на то, что пришла поздновато в театр, с Божьей помощью я наиграла хороший репертуар. Успела вскочить в последний вагон.
- И у тебя было много совсем юных героинь.
- Ну, может, это потому, что я выглядела, как девчонка. Я довольно долго выглядела так и в 37 лет играла Эсмеральду, которой семнадцать. Конечно, напрягалась, но играла. Я была третья Эсмеральда в нашем театре, и мы долго еще играли «Собор Парижской Богоматери». Исполнявший Квазимодо Владимир Алексеевич Толоконников курировал меня в моей роли, поскольку мы были с ним в одной связке. Что-то, наверное, получалось, что-то, может, не очень, но когда я после спектакля чувствовала его дружеское рукопожатие, то понимала - сегодня все сыграно неплохо. Очень любила я свою роль в «Иванове» - Анну Петровну, она же Сарра. Это жена Николая Алексеевича Иванова, скромная, светлая еврейская женщина, тихо-тихо угасающая на глазах у всех не столько, я считаю, от болезни, сколько от недостатка любви и внимания со стороны обожаемого ею мужа. Мне так нравилась эта роль, что всякий раз задолго до спектакля на моем лице поселялась та улыбка, без которой я Сарру не представляю. С огромным удовольствием играю я и Жасант в спектакле «Мужской род, единственное число». Это эпизодическая роль горничной, и Рубен Суренович дал возможность похулиганить в ней, побеситься, что я делаю с огромным удовольствием и, как мне кажется, на радость зрителю. Жасант, которая в финале спектакля объявляет, что полгода назад ее звали… Густав, – еще одно подтверждение того, что маленьких ролей нет.
- Жасант – это прекрасно, но чуть раньше у тебя была Полли Пичем в «Опере нищих» по пьесе Бертольда Брехта "Трехгрошовая опера".
- Спектакль этот, конечно, выбивался из академической репертуарной политики нашего
театра, но это же был Брехт! Рубен Суренович делал его, как и полагалось, мюзиклом, и мне, во всяком случае, было очень любопытно попробовать себя в таком жанре. Попеть, подвигаться, поговорить. Я не знаю, как воспринималось наше творение со стороны зрителя, но я чувствовала себя в нем очень комфортно. С удовольствием делала все, что от меня требовалось, и очень любила свою Полли Пичем. Очень. За смелость, открытость, хитрость, за наглость, наконец. За то, что она может совершенно отчаянно любить, и ничто ее в этом не останавливает.
В спектакле занята была не только вся почти труппа театра, но и студенты актерского и режиссерского курсов Театрально-художественного института имени Жургенова.
- Каждая роль предлагает свой темперамент. Что-то получается легко и просто, чем-то нужно овладевать, что-то нарабатывать. Что ближе тебе по душе в плане темперамента?
- Все это в разумных пределах во мне есть. Что-то при необходимости гиперболизируется, что-то микшируется, а я беру это для своих ролей. Но во всем, конечно, просматривается, моя собственная индивидуальность. «Ты в предлагаемых обстоятельствах» - от этого гениального тезиса гениального Станиславского нам никуда не деваться. Это я. Я могу быть такой, и такой, и такой. Все это во мне есть. Темпераменты разные – от взрывного до тихого, как озеро.
- А если брать по жанрам, то что тебе больше нравится –спектакли лирические, возвышенно-романтические, драма, трагедия?
- Здесь я, наверное, всеядная. Я бы хотела все, потому что постоянно пребывать в одном каком-то жанре, мне кажется, неинтересно. Мне хочется всего – от и до.
- Всего попробовать, все пережить, переработать, через себя пропустить…
- Да! Этим мы и занимаемся на репетициях, пропускаем, как через мясорубку. Иногда получается не очень, иногда густовато. Вот для этого режиссеры и существуют, чтобы где-то подкорректировать, направить в нужное русло.
- На партнеров везет?
- Не может не везти, и вот почему. У меня в спектакле «На дне» роль Василисы Карповны. В принципе, она небольшая, и я в основном сижу за кулисами и наблюдаю, как играют мои партнеры. Это, в общем-то, единственный спектакль, когда я не ухожу из-за кулис в гримерку. И вот, пронаблюдав уже множество представлений, хочу сказать вам - какие у нас потрясающие артисты! Вроде бы я с ними играю и в других постановках, встречаюсь каждый день в театре, живу общими заботами и проблемами, но, не поверите, лишь только здесь, прослеживая движение за движением, интонацию за интонацией, я вдруг увидела, насколько они талантливы!
- Выходит, что время от времени нужно смотреть друг друга!
- Мало того, надо говорить своим коллегам, сколь хороши их работы, сколь талантливы они сами! Мне нравится моя воинственная хозяйка ночлежки Василиса Карповна - характерная такая, сволочь, но со своей правдой. Понимаете, у нее тоже своя правда! У всех своя правда, и у нее. Сволочная, но правда. Ну, а что касается состава нашей труппы, то нам не хватает молодежи. Есть хорошие, способные ребята из тех, что пришли. Но все равно генофонд театра должен пополняться. Молодежи пока мало. Я и мои ровесники – это уже среднее поколение, а недавно еще молоденькие вступили в пору тридцатилетних. Хотя в целом в нашей труппе есть просто перлы.
- Рецензент сторонний и рецензент внутренний – как они в тебе взаимодействуют?
- Рецензент, он же критик, - человек, имеющий свое мнение. Наши критики чаще всего утверждают себя тем, что пересказывают содержание спектакля. Либо ударяются в весьма резкие определения работы того или иного актера, не думая о том, что это такой же живой человек и что ему может быть больно. Нужна аналитика, а ее нет. А ведь она интересна, во всяком случае, нам, актерам. Мы варимся в собственном соку, и нам хочется объективно видеть себя со стороны. К счастью, сейчас появилась возможность снимать спектакли. Мы когда работали с Игорем Марксовичем Гонопольским над спектаклем «Ищу партнера для нечастых встреч», то он снимал даже репетиции, чтобы мы смотрели себя как бы со стороны и могли понять, что надо.
- Стихи любишь?
- Люблю. На публике я их не читаю, а просто так, для себя, мне доставляет большое удовольствие. Каждый раз вновь и вновь открываю Пушкина. Просто потрясающе. Пушкин - кладезь. И ребенку я с малых лет читала Пушкина, и на Новый год мы учили с ней стихи Александра Сергеевича.
Люблю классику - Чехова, Толстого, Салтыкова-Щедрина, Цветаеву, Мережковского. Недавно перечитывала «Анну Каренину» - для души. А «Господ Головлевых» потому, что любимый сегодня всеми Евгений Миронов сыграл Иудушку Головлева. Было интересно сравнить игру его с исходным текстом. Перечитала и еще раз убедилась: если хочешь развиваться, обращайся как можно чаще к классике! Черпай оттуда силу, черпай знания! Так всегда велось и ведется в нашей семье - семье педагогов, строителей и медиков.
- Педагоги и строители. А к театру кто-то имел отношение?
- Нет. Правда, выяснилось, что бабушка участвовала в самодеятельности, и только. Прямо театром никто не занимался, хотя могу, положа руку на сердце, с полной уверенностью сказать, что каждый член нашей семьи очень артистичный человек. Просто по жизни. И мама мне всегда говорила: «Никак не могу понять, откуда в тебе, выросшей в глухой провинции, появилось это желание стать артисткой?».
- И откуда?
- Я тоже не знаю. Вбила себе в голову – либо ты артистка, либо продавщица молока. Мол, если уж я не буду артисткой, то молоком торговать стану точно.