«Его величество—Театр!»: Марина Ганцева
Людмила ВАРШАВСКАЯ-ЕНИСЕЕВА
Марина Юрьевна Ганцева – одна из ведущих актрис Государственного академического русского театра драмы им. М. Ю. Лермонтова, 1962 года рождения. 1980-1982 – учеба в Школе-студии при этом же театре, 1994-1996 - актерский факультет Казахской национальной академии искусств им. Т. Жургенова. На лермонтовской сцене с 1984 года. За 24 года работы здесь ею сыграно более 40 ролей. Это Надька в спектакле «Вся надежда» М. Рощина, Марианна – «Мера за меру» У. Шекспира, Анютка - «Власть тьмы» Л. Толстого, Даша - «Факультет ненужных вещей» Ю. Домбровского и Ю. Егорова, Мария – «Звезды на утреннем небе» А. Галина, Маргарита - «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, Годл - «Поминальная молитва» Г. Горина, Ирина - «Три сестры» А. Чехова, Фери – «Странная миссис Сэвидж» Д. Патрика, Варвара - «Гроза» А. Островского, Софи – «Моя парижанка» Р. Ламуре, Дженни - «Все в саду» Э. Олби, Корали Верне - «Когда лошадь теряет сознание» Ф. Саган, Жасант - «Мужской род, единственное число» Ж-Ж. Бриккера и М. Ласега, Ольга Петровна - «Нахлебник» И. Тургенева, Леонсия - «Дом, где все кувырком» А. Портеса, Смельская - «Таланты и поклонники» А. Островского, Мелита - «Эзоп» Г. Фигейредо, Люба - «Сети дьявола» Д. Исабекова, Женщина - «Балкон» Е. Аманшаева и «Вальс одиноких» С. Злотникова и другие. Лауреат Государственной молодежной премии "Дарын".
МАРИНА ГАНЦЕВА: «ВЫШИТЬ ЖИЗНЬ ЯРКИМИ НИТКАМИ»
В начале нынешнего года на Малой сцене Лермонтовского театра, как всегда, в 19. 00. начался спектакль «Вальс одиноких» по пьесе недавнего нашего соотечественника, а теперь израильтянина Семена Злотникова. Однако не прошло и пяти минут, как во всем театре погас свет, и соответственно отключилась музыка. Нештатная ситуация. Однако у исполнительницы главной роли Марины Ганцевой, произносившей в это время довольно длинный текст, ни замешательства, ни растерянности в голосе. Партнер Игорь Горшков, он же по пьесе Соломон, слыша привычные в этой сцене интонации, подхватывает диалог, и все идет, как ни в чем не бывало. «Слушай, Далия, - говорит он, - у тебя, по-моему, там, в спальне где-то была свеча!». Зная, что свеча действительно заготовлена для второго акта, она отвечает: «Да, она стоит на столике у кровати». Он ей: «Принеси!». Она: «Принести сам!», после чего он чиркает зажигалкой и со словами: «Надо же, дожили, что в Израиле (а именно там происходит сценическое действие) отключают свет!», направляется за свечкой.
Зрители думают, что все идет, как полагается по ходу пьесы, а находящиеся за кулисами реквизиторы, костюмеры и помощник режиссера уже сориентировались и дают в руки Соломону горящую свечу. Он возвращается к Далие, и сорок минут идет спектакль сначала при одной свече, а затем при зажженном и переданном Соломону (еще одна ходка за кулисы!) канделябре. Сидящая здесь, в метре от актеров, публика принимает все как должное. А что? Зал камерный, выписанный автором разговор касается только этих двоих. Говорят они о самом сокровенном, скрытом от глаз людских желании быть понятыми и любимыми друг другом. Это ли не та самая необходимая обстановка интима и тишины, которая требуется в подобных моментах? И, конечно, так и осталась бы, наверное, в приятном заблуждении пришедшая на этот спектакль публика, если бы за пять минут до конца акта не засияло все в зале от вспыхнувших вдруг ламп и софитов…
Вообще ЧП в театре случаются, и не так уж редко. Но чтобы такое! Представляете, какой находчивостью и выдержкой надо обладать, какие иметь профессиональные навыки, чтобы виду не подать, будто что-то случилось, когда все проваливалось в тартарары. Честь и хвала тем, кто был задействован в том злополучном спектакле, и перво-наперво адресовано это Марине Ганцевой и ее партнерам Игорю Горшкову и Игорю Личадееву, ни на секунду не потерявшим самообладания и ни на йоту не вышедшим за рамки собственных ролей. Достойно выдержанный тест на неожиданность, четко сработавший профессионализм, образец актерского пилотажа.
- А мой муж Марко, который ходит на каждый мой спектакль, - рассказывает Марина, - сидит в первом ряду. И оказывается, когда погас свет, он, поняв, что это катастрофа, ужался в кресло и думает – Боже, что же это будет! «А потом, - говорит, - смотрю по тебе, по твоему силуэту - ты спокойна. И я понял – все пойдет, как надо». И действительно, спектакль прошел на таком градусе, что когда в освещенном уже зале мы вышли на поклон, был такой шквал аплодисментов! Правда, когда в антракте мы оказались за кулисами, долго не могли прийти в себя. Кто-то пристарал нам по рюмочке коньяка, мы выпили, но и это не помогло. Коньяк не прошел, потому что стресс был просто невероятный. Первый акт – он ведь весь на музыке, на тонких смысловых переходах и на моих переодеваниях. Но что самое удивительное – а это слаженность нашего коллектива – никто не растерялся. Все зажгли сотовые телефоны, и ни одного переодевания за кулисами мы не пропустили. Все украшения, вплоть до колец и сережек, были на месте, и я выходила на площадку как ни в чем не бывало. Тогда я еще раз уверилась в том, что наша труппа, наш коллектив – это семья, а театр – наш дом.
- Да, случай, конечно, из ряда вон выходящий. А как ты относишься к самой пьесе?
- Материал, заложенный в ней, очень близок мне. В основе его тема одиночества и переживаний души, когда попавший в это положение остается один на один со своей болью. И в постановке Бориса Николаевича Преображенского «Вальс одиноких» заставил меня задуматься о вещах, которые раньше казались мне не очень понятными. Например, почему у многих женщин не получается семейного счастья? Отчего те или иные люди оказываются на обочине жизни? По какой причине имеющие богатство, деньги и возможность быть счастливыми не становятся ими? Мечтая о том, чтобы в жизни ее появился близкий человек, моя героиня Далия говорит: «Я немногого прошу. Немножечко счастья, немножечко тепла. Хочу проснуться, увидеть живое лицо, ощутить живые руки, услышать голос». В этом желании своем она не исключение. Все женщины хотят иметь верного спутника жизни. Но как этого достичь? Начиная искать его вообще, нетрудно ошибиться. Зато когда женщина четко знает, кого именно она хочет иметь рядом, то знание это складывается в определенную формулу: «Я хочу найти мужчину, который будет достоин называться спутником моей жизни». Собственно, о нем, этом поиске, и говорится в «Вальсе одиноких». Спектакле, играть в котором мне и трудно, и легко, потому что все стадии такого рода одиночества я вынесла в свое время по полной программе. Пережила, доходя до такого края бездны, когда ты не в состоянии видеть, где этот край и где конец этой бездны. Таким образом, прочитав пьесу, я даже не учила текст. Все мысли и фразы Далии вошли в меня сами, так как я знала их с момента своего тяжкого отчаяния и невыносимого одиночества.
- То есть, это, можно сказать, спектакль о тебе и о женщинах вообще?
- Да. Помню, после очередного спектакля зашла ко мне милая, среднего возраста дама, опустилась на колени и сказала: «Я вам так благодарна - вы подарили мне моменты, где я могла вволю поплакать над своей собственной судьбой!». Я была шокирована. «Наверное, - подумалось мне, - она так сильно страдала и переживала потому, что я позволила себе вспомнить болевые точки, через которые прошла сама». Они, эти точки, уложились в великолепно выписанные автором и точно выстроенные по задаче спектакля разговоры моей Далии с куклами. Монологи эти очень проникновенные и тонкие, и я думаю, что в определенные моменты жизни каждая женщина один к одному произносит именно такие слова. До сих пор поражаюсь, какая такая мудрая интуиция подсказала их автору? Каким образом они столь точно легли на бумагу? Ведь это очень глубокое знание психологии женщины и самых разных жизненных обстоятельств.
Очень люблю этот спектакль и готовлюсь к нему за несколько дней. Начинаю думать, перебирать. А в день представления особо строго держу свое нутро – чтобы монологи были не просто монологами, а откровениями. Раньше я не любила поклоны, а сейчас отношусь к ним трепетно. Почти на каждом спектакле при выходе на поклон мы встречаем тишину. Зрители не понимают, что настал конец представления. Они еще там, внутри действия. Но ведь и я, например, тоже мало что вижу. Я тоже еще там. Вообще здесь бездна работы впереди, ибо сам материал богат до такой степени, что позволяет совершенствоваться от представления к представлению.
- О, это ведь крайне важно! Потому-то ваши герои всякий раз изменяются. Причем, все идет оттуда - изнутри, из глубины.
- Вот это «изнутри, из глубины» мы и взяли за основу. И когда автору пьесы Злотникову прислали в Израиль запись фрагмента сдачи нашего спектакля, он, увидев его, был поражен. «Сначала я решил, - рассказывал Семен Исаакович потом, - что чего-то не понял. Думал, ошибаюсь. Я был потрясен, увидев глубину того, что написал. То есть, это было лучшее воплощение моего замысла, и мне захотелось приехать к вам, чтобы увидеть все своим глазами».
Он действительно приехал, посмотрел спектакль, сделал замечания, что-то подсказал. Мне было интересно само общение с ним - драматургом, который неизвестно откуда знает, что происходит с женщиной, когда за мужчиной закрывается дверь, что чувствует она, когда не остается надежды на то, что он может вернуться, как поступает, желая во что бы то ни стало быть счастливой.
- О, это целая палитра состояний, когда человек остается один на один со своей болью!
- Да, состояний одиночества и безнадежности. Причем, чем дальше, тем больше их накапливалось, хотя многое из того, что требуется представить в образе моей Далии, я получила из рук самого автора. Через год после премьеры, как только образовалась возможность, мы с мужем отправились туда, где происходит действие пьесы. То есть, в Израиль. Приехав в Иерусалим, в первую очередь пошли в знаменитый отель «Царь Давид», где Далия могла бы остановиться с Антоном. Мы знали, что туда так просто не пускают и решили посмотреть хотя бы двери этих огромных комнат-апартаментов. Вошли. Смотрим, идет по коридору горничная и спрашивает по-русски, что мы хотим. Узнав, что я актриса и играю такую вот роль, она говорит: «Хотите, я заведу вас в номер?». И мы зашли в люкс, который стоит две тысячи долларов. Он до сих пор у меня перед глазами, как и все то, что мы видели в этом удивительном городе. Все шло буквально по тексту пьесы: «Я покажу тебе отель «Царь Давид», мы будем бродить с тобой по чудным улицам, я тебе покажу все наши святыни, и мы тихо помолимся у нашей стены». И мы действительно были у этой священной Стены плача, гадали, где, в каком доме могла быть жить Далия. Показывая свой Израиль, Злотников водил нас туда, где никогда не бывают туристы, и я теперь понимаю, откуда в его пьесе те или иные названия, словечки, ассоциативные сравнения. Увидев все это, я, естественно, играю теперь с большей, чем прежде, наполненностью и знаю, что это не предел.
- Израиль служил как бы наглядным пособием?
- В каком-то роде да. И еще там, в этой стране, у меня была возможность сказать спасибо человеку, который 22 года назад поверил в меня, и благодаря которому я справилась со своей первой серьезной ролью. Я говорю о Ефиме Михайловиче Кучере. Режиссер Театра на Таганке, он был тогда приглашен лермонтовцами на постановку спектакля по пьесе Михаила Рощина «Вся надежда». Речь в нем шла о трудных подростках. Я играла Надьку по прозвищу Чума – девочку с изломанной судьбой, которую бросила мать, когда ей едва исполнилась неделя от роду. Спасибо, приютила мамка-Клава, которая, что бы ни происходило с Надькой, жила верой в то, что все наладится. Живая, задиристая, никем не управляемая и не признающая авторитетов, полная вызывающих и агрессивных дурачеств, Надька собирает вокруг себя ребят-фанатов, чьи балдежные выходки становятся бедствием для окружающих.
- Хулиган-подранок?
- Да. Но внешние проявления ее – всего лишь бравада и защита от этого мира, а на самом деле – боль, обида, растерянность перед жизнью, душевная заброшенность и, главное, - непонятость. Как избавиться от этой боли? Вопрос не был для меня праздным, так как все, что выписано в пьесе, по-своему проецировалось на расклад моей собственной судьбы, чей сокрушающий удар в свое время поставил меня в полный тупик. Все пережитое мною было еще слишком живо, драматично, труднопереносимо, и не находилось способа выйти из этого состояния. Нет, я не сломалась, но это была страшная боль, которая осталась во мне на всю жизнь. Так что спектакль с символическим названием как для героини, так и для меня стал своего рода экзаменом, как бы переходом нашего с Надькой сознания на другой, спасительно-облагораживающий круг. Тогда Ефим Михайлович сказал: «У тебя в этой роли есть шанс понять себя. Если ты сделаешь это, сумеешь преодолеть свой внутренний кризис. И ты сделаешь, я в тебя верю!». Помню, как окрылили меня эти слова, хотя ничего еще не получалось. Ничего. И Лия Владимировна Нэльская меня в тот момент очень поддержала. У нас с ней хороший был дуэт - она играла мою приемную маму.
Они, взрослые, поддержали меня все, хотя я мало что понимала, мало что умела. Все было робко, неуверенно, все с сомнениями. Надька-то моя была оторви и брось - больно дерзкая, на язык острая, а я, наоборот, вполне смирная, тихая, от конфликтов далекая и даже, как говорили, застенчивая. Словом, вредничала моя юная героиня, не давалась. Но однажды что-то все-таки прорвалось. На генеральном прогоне надо было прыгнуть со всего размаху с кафельной стены. Я набралась духу, сделала это, и что-то во мне переломилось. Я осмелела и могла потом уже хоть на голове стоять, хоть на руках ходить - все было легко. И все потому, что поняла суть Надькиной натуры и той драмы, которая никак ее не отпускала.
- То есть, и «Вся надежда», и «Вальс одиноких» были прожиты не только чисто сценически, а как собственная судьба?
- Не то, чтобы собственная, а через себя пропущенная. Я ведь тоже прошла через все выпавшие на мою долю метания и искания. И, разбираясь в той или иной ситуации, училась теперь обращать свои ошибки и ошибки моих героинь в материал для постижения образов. Мой накопитель переживаний – в психологии есть такой термин - постоянно пополнялся, но этот груз, переходя в другое качество, уже не довлел надо мной.
- Без малого четверть века ты играешь на сцене и довольно плотно занята в репертуаре. Анютка во «Власти тьмы», Мария в «Звездах на утреннем небе», Мадлен Бежар в «Кабале святош»,», Софи в «Моей парижанке», Люси в «Опере нищих», Ольга Петровна в «Нахлебнике»… Роли разные, интересные, требующие крепкой профессиональной выучки. Где ты ее получила?
- Я дитя нашего театра. Окончила открывшуюся при нем Школу-студию, а затем актерский факультет Академии искусств имени Жургенова. Играть на публике мечтала с пяти лет. «Виной» тому – Его Величество Случай. Вернее, фильм «Королева Шантеклера», увидев который, я влюбилась в главную героиню и сказала: «Буду артисткой!». Сказала и все последующие годы была верна этому обещанию. В школе надо мной смеялись, говорили: «Да ты же некрасивая, ты бесталанная!», отчего во мне выработался комплекс неуверенности. Однако комплекс комплексом, а мечта мечтой. И если упорно идти за ней, Вселенная тебе поможет. В жизни моей тому было не одно подтверждение.
- В вопросе актерства тоже?
- А как же! Начать с того, что я, павлодарская девочка, в свои 16 лет поехала поступать в Москву и не прошла. Ничего, говорю себе, приеду на следующий год. Вернулась домой, вновь пошла в театральный кружок Дома культуры «Тракторостроитель» и узнаю, что к нам для отбора молодых в Алма-Атинский театральный институт приезжает специальная комиссия. Записалась на прослушивание, подготовила стих, басню и - не прошла. Ну, ладно, думаю, впереди Москва. Занимаюсь в кружке. А через некоторое время междугородний звонок. «Марина Ганцева?». «Да». «Тут у нас недобор. Приезжайте, может, что получится». Ну, не фантастика ли? Меня взяли в Алма-Ату, оплатили проезд, суточные, номер в гостинице, общежитие. Я отправилась на экзамен и…не прошла. Огорченная, подавленная вышла на улицу. Не знаю, что делать, куда идти дальше, а тут кто-то из ребят: «Что горюешь, не поступила? Но не все еще потеряно - через месяц будет набор в студию Лермонтовского театра». Через месяц… В студию Лермонтовского… Понимаете, в такую минуту такое известие!
- Счастливый случай!
- А, может, голос судьбы. Месяц до приема провожу в Алма-Ате. Смотрю город, хожу в музеи, галереи, сижу в библиотеке. Подаю документы на поступление, сдаю экзамены, и, наконец, свершилось - я принята в студию. Курс набирал истинный мэтр театрального искусства Юрий Борисович Померанцев! Представляете? Он мой учитель – это ли не великое везение! И уже сейчас, когда мы играем, скажем, «Нахлебника», я так счастлива, так горда, что выхожу на сцену вместе с ним. Каждый спектакль – что-то новое. Мне хорошо оттого, что мы понимаем и чувствуем друг друга, что представления сегодняшние по глубине своей отличаются от первоначальных. Мы всякий раз придумываем какие-нибудь новые нюансики. Если я изменяю интонацию, он сразу ее подхватывает, а когда он разживается неожиданным оттенком, я откликаюсь тут же. Иной раз у меня создается ощущение, что не роль я играю в спектакле, а просто живу там. И когда в финале мы готовимся к поклону, он всегда говорит мне две фразы: «Сегодня было неплохо» и «Сегодня ты играла просто потрясающе». Это ли не высшая награда - получить похвалу от своего учителя?
- В театр ты пришла при Андриасяне?
- Да, окончив студию, я уехала из Алма-Аты, потому что ждала ребенка. Вскоре родился сын, и, живя в Павлодаре, я даже представить себе не могла, что могу попроситься назад в свой театр. А тут вновь случай вмешался в мою жизнь – наш театр приехал на гастроли в мой родной город. Я показалась худсовету театра, и меня приняли вновь. То был несказанный подарок судьбы, если учесть, что после этого памятного для меня 1984 года театр вообще не был на гастролях в Павлодаре 20 лет. Выходит, я должна была вернуться в Алма-Ату, я должна была жить в ней! И чтобы это случилось, театр будто бы сам приехал за мной. Родители мои, видя, как все складывается, сказали: «Марина, фортуна улыбнулась тебе, и мы сделаем все, что от нас зависит. Пусть Артем остается у нас, пока ты устроишься». То есть, они дали мне такой важный для меня шанс, за что я им бесконечно благодарна.
Когда я приехала в Алма-Ату, то только и говорила: «Я благодарна тебе, Господи!». И не верила, что опять нахожусь в своем родном театре, что я актриса.
- Поначалу ролей было немного?
- Что вы! Они обрушились на меня благодатным дождем. В первый, 1985 года, сезон в театре я играла семь спектаклей. То были «Тиль» и «Тифлисские свадьбы», «Авантюристка» и «Прощай, конферансье!», «Амадей» и два детских - «Василиса Прекрасная» и «Белоснежка и семь гномов». Потом пошли «Вся надежда», «Мера за меру», «Мастер и Маргарита», «Прощай, Иуда!» и другие. Ну, и, конечно, сказки, где я то Царь-девица, то Царевна Милолика, то Снегурочка – как бы в назидание тем, кто внушал мне, что я некрасивая. Меня дразнили, мне хотелось быть красавицей, и желание мое материализовалось в такой вот форме, заставив на многие вещи смотреть по-другому.
Вообще к ролям я отношусь с трепетом. Сейчас, с осознанием их значимости особенно. Ролей много, каждую вынашиваешь, болеешь и живешь ею, думаешь о ней. Когда мы репетировали «Вальс одиноких», Саша Портнов прислал музыку к спектаклю. Мы прослушали ее. Она была такой мощной, внутренне наполненной, и я помню, как после этого я шла домой. Не шла, а парила, переходя улицу от театра к собственному дому, и в тишине вечернего квартала, как колокольчики, звенели подо мной каблучки. И вот тогда я поняла, как мне надо играть свою героиню. Я должна была играть ее, как произнесла однажды Лия Владимировна Нэльская, – на цыпочках. «По сцене, - сказала она, - нужно ходить на цыпочках. Нельзя быть ее хозяйкой, ты должна быть бережна к ней». Я благодарю ее за мудрость, подаренную мне.
- Очень интересной в последнее время у тебя была Женщина в спектакле «Балкон» режиссера Булата Атабаева по пьесе казахстанского автора Ермека Аманшаева.
- Да, это главная здесь роль, мне она тоже нравится, потому что это та же женская тема, но в ином возрастном ключе. Как бы переход на иной виток. Работать с Атабаевым было интересно. Это яркий, сильный, имеющий свою точку зрения режиссер. Он критически относится к системе Станиславского, считая, что сегодня она во многом устарела. Как и в других своих постановках, Булат применил на этот раз множество новых приемов. Например, в сцене, где я обнаруживаю на своем балконе мужчин, устроивших здесь свое застолье. Разговор мой с ними идет через балконную дверь, но мизансцена построена так, что мы все четверо стоим лицом к зрителю, и я общаюсь с этими непрошеными гостями через зал. Эта очень интересная находка, и она заставил меня по-другому взглянуть даже на саму игру.
Времени для репетиций у нас было мало. Мизансцены как таковые отсутствовали, и Булат мне сказал: «Сейчас я буду заниматься другими актерами, а ты просто подыгрывай». «Хорошо, - сказала я, а что дальше?». «Не волнуйся, - говорит он, - я потом тебе все объясню». Но потом он уехал на гастроли, и мы стали репетировать сами. И как раз то, что мы сделали с его подсказки, с его подачи, благодаря его направлению, легло в основу спектакля.
- Хорошо. Это, так сказать, дела сегодняшние. А каковы твои отношения с классикой?
- В классических ролях я всегда чувствую себя прекрасно.
Вообще старина, прошлое – это мое. Я умею носить длинные платья, мне не чужды манеры тех времен. Так что классика, как я понимаю, уникальный для меня материал, на котором можно хорошо раскрыть свой потенциал. Ведь и сто, и двести лет назад были такие, как сегодня, чувства, стремление добиться в жизни чего-то достойного. Это веками непреходящие вещи, и когда читаешь об известных женщинах минувших столетий, не перестаешь удивляться богатству и многогранности природы человеческой. Тут целеустремленность и сила духа, тонкость чувств и внутренняя красота, нескончаемая галерея характеров, темпераментов, типажей, множество неповторимых моментов, ситуаций, и все это хочется попробовать, все потрогать и сыграть.
Помню, как мне было комфортно в образе Ирины, когда мы репетировали «Трех сестер»! Я обожаю эту героиню еще со школьных времен. Тогда, занимаясь в драмкружке, я впервые прочла эту чеховскую пьесу и буквально заболела Ириной. Я просто бредила этой ролью. Наверное, думаю я, в глубине души моей живут искорки ее натуры – этот оптимизм, эта легкость, желание что-то изменить. Почему она все время – в Москву! В Москву! В Москву! Как панацея от всего. Жаль только, что человек-то Ирина инертный - мало дела, больше мечтаний, разговоров. Потому-то потом страдания, потому депрессия. Ну, а чтобы переживаний этих было меньше, говорит нам автор, а вслед за ним и постановщик Андриасян, надо прилагать усилия. Если хочешь чего-то добиться, необходимо действовать. Выводя на первый план умение выстоять в тех или иных ситуациях и претворить свои планы в жизнь, я стараюсь протянуть в своих героинях именно эту линию. Мне хочется вселить в людей надежду на то, что все переменится к лучшему, и сделать так, чтобы, уходя с моих спектаклей, зрители заряжались верой в самих себя и в высшие силы, которые ведут нас.
- Твой учитель Юрий Борисович Померанцев известен как прекрасный актер и не менее прекрасный режиссер. Ты рассказывала, с каким удовольствием работала с ним в «Нахлебнике», поставленном Андриасяном. А девятью годами раньше Юрий Борисович создал на Малой сцене свой идущий до сих пор спектакль «Таланты и поклонники». В нем был задействован в основном молодежный состав труппы. И у тебя там блистательно сыгранная роль актрисы Смельской. Как ты считаешь – за счет чего?
- Эта пьеса Островского, как, впрочем, многое из классики, очень созвучна с нашими сегодняшними проблемами, связанными с судьбами людей искусства в мире, где все решают деньги. Дивная героиня Ирины Лебсак – прима драматической сцены Саша Негина - встает перед необходимостью сделать жизненно важный выбор: либо сцена и зависимость от богатого человека, либо жалкое прозябание или даже отречение от театра при сохранении своих моральных установок. Натура цельная, нравственно совершенная, Негина верует в разумные идеалы и изо всех сил защищает свою честь и достоинство. Моя Смельская, ее соперница, совершенно другая. Определяя ее, Юрий Борисович сказал, что она актриса, которая легко идет по жизни. Есть люди, которые борются с обстоятельствами, а есть - плывут по течению, радуясь тому, что дает жизнь, и не усложняя ее идеалами. Смельская относится ко вторым.
Это была мощная подсказка, ибо на ней выстраивался весь образ. Вариантов было много, каждый привносил новую краску, тот или иной существенный штрих. И когда уже все вроде бы сложилось, понадобилось что-то такое, что составляло бы изюминку этой роли. Какая может быть изюминка у такой женщины? Наверное, смех, решили мы и придумали его. Смеяться я училась долго. Смеялась, смеялась, и научилась. Сейчас это не доставляет мне даже сотой доли труда.
- Что, смеяться на сцене так сложно?
- Во всяком случае, не просто. Тут нужен определенный навык, чтобы, чувствовать себя при этом совершенно естественно. Смеяться заразительно тоже надо уметь. И я помню, как подолгу репетировала, осваивая разные оттенки, и смех придал этой роли яркость и желаемую легкость. Улыбающийся, смеющийся человек… Есть такое понятие в психологии, означающее человека удачливого. Такой человек воспринимает все легко, без натуги и, улыбаясь, он дарит оптимизм другим людям. Люди от него заряжаются, они к нему притягиваются, как мотыльки на свет. Вот Юрий Борисович и предложил, чтобы уже при первом появлении моя Смельская была улыбчивой, чтобы смеялась. Находка эта точно сработала на образ. Мы до сих пор играем этот спектакль, и публика принимает его с удовольствием.
- Наверное, в каждой роли есть некий определяющий момент, который выявляет природу образа и к которому потом подтягиваются остальные компоненты?
- Как правило, это так. Причем, стержнем могут служить совсем неожиданные вещи. Взять, скажем, «Странную миссис Сэвидж» в постановке Андриасяна. Там я играю Фэри – одну из обитательниц клиники для невменяемых под названием «Тихая обитель». Это наивное, непосредственное, сим¬патичное, трогательное и тихое существо, страдающее отсутствием элементарного к ней человеческого внимания. «А мне сегодня еще никто не говорил, что меня любит» - фраза-ключ к самоощущению Фэри в этом большом, многолюдном мире и один из штрихов к пониманию спектакля в целом.
Поняв с легкой руки доброй и милосердной миссис Сэвидж, что именно больше всего тревожит и обижает Фэри, пациенты клиники как бы спохватываются и начинают выражать ей свою чистосердечность. Слова признания, сочувствия, разъяснения идут со всех сторон. Горячие и неловкие, сказанные как бы между прочим, и глубоко аргументированные, они ложатся на сердце. Поток любви, согревая Фэри, совершает чудо – она оттаивает, она приходит в себя буквально на наших глазах. Меняется ее представление о людях и мире, происходит преображение внутреннего «я». И вот оно, это преображение, никак мне не давалось. Я приходила на репетиции подготовленная, в хорошей спортивной форме, с ярким макияжем и на каблучках. Мы что-то обсуждали, что-то обговаривали, но зацепки не находилось. Не знаю, что было бы дальше, если бы после одной из репетиций Рубен Суренович не сказал: «Марина, ты, пожалуйста, в следующий раз сними свои каблуки». «А как без них?». «Ну, попробуй поработать в тапочках».
- Что, столь неприкрытый житейский ход?
- Да, подсказка. Как бы мостик к словам Фэри, которые она все время произносила: «Скажите мне, что вы меня любите! Неважно, если это не так. Мне так нравится, когда люди говорят, что любят меня!». Дефицит тепла, ласки, доброго отношения, любви. Истощение души. Ощущение, которое так или иначе известно каждому из нас. Состояние, где не до высоких шпилек. Словом, я надела тапочки и - Бог мой! – то было совсем другое ощущение. Я замазала мылом брови, сделала белое, без какого-либо грима лицо, завязала пучочком волосы. Я не боялась быть никакой - мне важнее было передать душевное самочувствие, потому что Фэри была из тех, кто просто сходит с ума оттого, что их не любят. Это же ведь и есть та самая искомая мною нить: «Скажите мне, что вы меня любите! Даже если это неправда, все равно скажите». И поэтому когда я надела тапочки, то поняла, что эта женщина должна быть именно с такой низкой платформой, с такими тапочками, в такой жизненной пластике. Так что подсказка была мощная - все встало на свои места.
- Вот что значит режиссер!
-Да, с режиссерами мне повезло. Практически все они были уникальными и судьбоносными для меня людьми. Они давали мне подсказки, благодаря которым выстраивался рисунок моих ролей. Актер – он ведь инструмент в руках режиссера. Выбирая пьесу, последний ищет людей, которые воплотили бы в жизнь замысел его и автора. И как важно здесь попадание в десятку! Кроме упомянутых уже мной режиссеров я назвала бы еще Льва Белова, Вячеслава Лымарева, Юрия Коненкина.
По своему творческому составу театр наш очень сильный, и я люблю, когда есть возможность смотреть наши постановки. Много раз видела и смотрела бы еще и еще комедию «Пока она умирала». Помню, был красивый спектакль «Вкус меда» - там прекрасно играла Алена Скрипко. Безумно нравились мне зажигательные, полные веселья «Тифлисские свадьбы». Считаю явлением «Поминальную молитве», где я, кстати, исполняла Годл - одну из дочерей Тевье. Я всегда любила смотреть со стороны игру ныне покойного Льва Александровича Темкина, который был виртуозом своего дела. Его Тевье-молочник - глубокая, мощная работа. Великую школу тем, как он готовится к ролям, как трепетно относится к созданию образа во время репетиций, являет Померанцев. Юрий Борисович интересен мне в любой своей работе. Помню, он сказал как-то: «Я не доверяю тем ролям, которые получаются сразу. Это первоцвет. Это сразу облетит. А вот когда ты путем мощных переработок пропустишь через себя весь материал, путем поиска и ошибок найдешь главное, что лежит в основе твоего образа, тогда это настоящее искусство, которое заставляет зрителя переживать». Всегда великое удовольствие видеть, как репетирует и живет на сцене Татьяна Петровна Банченко. Актриса удивительная, легкая. Она настолько все тонко схватывает. И вообще я всех наших актеров люблю и знаю, что Лермонтовский театр – это своего рода оранжерея. Оранжерея талантов, добрых, переживающих друг за друга людей.
- Говоря о тапочках Фэри, ты задела очень существенную сторону вашего ремесла. Она касается соответствия внешнего вида сценического персонажа его сущности. Те же тапочки. Казалось бы, незначительная деталь, а определяет целое.
- Вы правы – вся актерская атрибутика в виде грима, костюма, прически, бижутерии, оружия и иных аксессуаров имеет важнейшее значение, поскольку по ней опознаются возраст, характер, темперамент, социальная принадлежность, профессия, пристрастия, а также другие свойства и качества героя. Найти тот или иной определитель – как попасть в «десятку». И вот в том же самом «Балконе», о котором шла речь, эта «десятка», мне кажется, получилась.
- Каким образом?
- Там моя героиня – женщина с несостоявшейся личной судьбой. По профессии искусствовед. Как представить ее зрителям? Банальная мелодрама со страстями и переживаниями меня не привлекала. А как передать тонкость внутреннего мира героини, которая хочет в жизни счастья, желает по-женски самореализовать себя и стоит на грани чуждого ее натуре выбора? Какой должна она, человек духовного склада, предстать перед ворвавшимся в ее дом посетителем и сидящими в зале зрителями? Режиссер сказал: «Мне не нужна красивая Марина Ганцева - такой тебя знают все. Мне нужна живая женщина со своей болью, незащищенностью, нужна полная картина того, что происходит с ней, когда мужчина уходит, и за ним закрывается дверь. Он сказал, и я тут же поняла, что должна прежде всего подобрать платье и найти очки.
- Почему именно это?
- Видите ли, моя героиня, - эстет и интеллектуал, живет в мире высокого искусства, коротая одиночество в чтении Сартра и прослушивании Дассена. Ей не чужды Бергман и Феллини, о которых рассуждает ее нежданный гость. Она многогранна в своих проявлениях, но ей мешает неуверенность в себе. И когда мы с нашей художницей по костюмам Людмилой Кужель выбирали фасон платья, то исходили из того, что оно должно быть необычным, ибо эпатажная одежда, как ни парадоксально, показатель этой самой неуверенности. «Я хочу быть яркой, хочу быть красивой, вычурно одетой!». Но вычурность платья говорит о нестабильности внутреннего мира. И еще я долго искала очки. Хотела найти изящные, без оправы – они являют тонкость натуры. Как только я надела их и придуманное нами платье, заколола небрежно волосы, так сразу поняла: найдено то, что мне нужно. Именно такая простота, не загнанный в оправу взгляд на мир в сочетании с неуверенностью составляют суть образа моей героини. Эти внешние находки очень помогли мне в дальнейшем. Вообще для меня костюм – это отдельная часть моего пристрастия к театру. Я с трепетом отношусь к каждой бусинке, каждой туфельке, поясочку, прическе.
- А в жизни?
- В жизни я переменила несколько стилей одежды, и лишь сейчас нашла свой, созвучный моему внутреннему миру, гармоничный с моими мыслями. Я люблю, когда есть эта гармония внешнего и внутреннего. И если моя героиня совсем не такая, как я, то я стараюсь ее хотя бы как-то защитить. Примером тому «ведьма людей» Килина в «Лесной песне», поставленной Юрием Коненкиным по мотивам драмы-феерии Леси Укра-инки. Сельская вдова, загубившая мужа, моя героиня эта - женщина страшная. Она прямое воплощение зла, противостоять которому не может даже лес¬ная фея Мавка. Столкнулись две эти противоположности на любви к деревенскому хлопцу Лукашу. Любит Лукаша Мавка, но отнимает его у нее Килина, и делает это коварно, откровенно, хотя сам Лукаш ни о чем даже не подозревает. Конечно, как Марина Ганцева я на стороне Мавки. Естественно, не приемлю подлости Килины, и все существо мое восстает против ее козней. Но она - моя героиня, и я не хочу ее осуждать. Я ее раскрываю.
- Интересно, какими средствами?
- Сценой гадания. Видите ли, каждая женщина борется за свое счастье по-своему. У ведьмы приемы, как известно, колдовские. Но таковых в пьесе прописано не было. Значит, надо было их ввести. И я решила, что это должно быть гадание с обрядом приворота Лукаша. Прежде я много об этом слышала, а когда понадобилось, перевернула массу книг, нашла нужные заговоры, придумала магическое действо с огнем и клад¬бищенской землей, появление темных фигур. Вот такое привораживание, с помощью которого Килина отстаивала свое право на любовь. И когда я предложила этот рисунок Коненкину, он сказал: «Ничего менять не буду. Как сложилось, так и верно».
- Это в русле Юрия Ивановича.
- Саму сцену мы прорепетировали два раза, и этого оказалось достаточно. Оно получилось. Оно выстрелило само. Или вот у него же в «Грозе» - образ Варвары. Когда я увидела распределение, то сказать, что удивилась, было бы слишком мягко. Я – Варвара? Это совершенно иной, чем у меня, типаж. Коненкин сказал: «Я тебя вижу в этой роли» и предложил свой рисунок. "Ты должна быть в этом спектакле женщиной, - то и дело твердил мне он. - Не рядовой какой-нибудь, а той, которую мужчины не могут не заметить!". Сначала я сопротивлялась и не понимала, чего от меня хотят. Ведь такой героини у меня еще не было. А когда поняла, то попросила наших гримеров, чтобы сделали они мне парик с длинными волосами. Да, да, распущенные длинные волосы как проявление естества, образ душевной нерастрачен¬ности, раскованной, необузданной энергии, свободного полета. Своя воля, своя правота, и никаких запретов! Этакая Маргарита на метле. «Не разнузданность, нет, не распутство, - как бы говорила я, играя Варвару. - Лишь активное приятие жизни определяет колорит ее натуры». И эта раскрытость находилась в одном ключе с решением спектакля в свободной манере.
- Роль была для тебя трудной?
- Очень. Что называется, на сопротивление. Но именно за нее я получила молодежную премию «Дарын».
- Из ролей мирового репертуара что хотела бы сыграть?
- Королеву Елизавету. Она одна из моих основных фантазий – как бы я ее подала, как бы трактовала, как вышла бы к зрителям в том костюме, в каком выходила она к своим подданным.
Не исключено, что мне удастся выступить в этом образе – ведь в моей жизни, как я говорила, довольно много судьбоносных моментов. Удача – это ведь не благоприятное стечение обстоятельств, а наша готовность им воспользоваться.
- И еще я знаю, что ты ведешь уроки ораторского искусства.
- Да, у меня разработана целая система, в которую входят мастерство актера, ораторское искусства и психология. Основные знания я беру из литературы, но это мои подборки, которые я компоную в расчете на конкретного ученика.
- С проекцией на наше время и его потребности?
- Естественно. Есть определенный план, но когда приходит ученик, я учитываю и то, какие знания необходимо ему получить. Важное место в этих занятиях занимает личностный момент. Мне хочется, чтобы человек ушел от меня с желанием изменить что-то в себе к лучшему. Нет, я не меняю самого человека, я меняю ракурс его взгляда на жизнь.
- Дают ли эти занятия что-то для твоей сценической и несценической жизни?
- Конечно, они вносят немало нового как в мою профессиональную сферу, так и в житейскую. Я говорила уже, что с детства страдала комплексом неуверенности. После Надьки, сиганувшей со стены в спектакле «Вся надежда», я стала смелее, но все равно сомнений было хоть отбавляй. Шла большая трата времени на эмоции и переживания, и это лежало в основе моих ошибок. Ну, что ж, скажете вы, кто не сомневается, тот не достигает истины. Но я сомневалась чересчур много. Это было топтание на месте. Теперь, взявшись преподавать, я уверилась в себе, перестала совсем бояться, забыла думать о страхе. Для меня это более чем важно.
- Интересно, какими категориями измеряется твое сегодняшнее самоосознание?
- Мне не нужна похвала со стороны. Я четко знаю, ради чего все делаю, куда иду, с кем и во имя чего живу и как хочу жить дальше. Я понимаю, что хочу сказать в искусстве, что преподнести со сцены своим примером зрителям. Я хочу, чтобы в моем сознании были лишь добрые мысли о себе и близких, о тех людях, что меня окружают. Я хочу быть значимой в глазах других, чтобы у них появилось желание общаться со мной, чтобы я могла им в чем-то помочь.
- Словом, жизнь твоя складывается так, как ты ее задумываешь. Мечтала стать артисткой – стала ею. «Заболела» Лермонтовским театром, и он приехал, как ты говоришь, за тобой в Павлодар. Хотела в «Трех сестрах» сыграть Ирину – сыграла. «Вальс одиноких» манил памятными местами Израиля – ты их получила. Бредила Парижем – прошла по нему, как по собственному городу. Думать не думала о наградах – заработала «Дарын. Что, по-твоему, способствовало всем этим сюрпризам судьбы?
- Вера в то, что это осуществится. Когда ты внутренне нацелен на положительный результат, все способствует исполнению.
Людмила ВАРШАВСКАЯ-ЕНИСЕЕВА
Марина Юрьевна Ганцева – одна из ведущих актрис Государственного академического русского театра драмы им. М. Ю. Лермонтова, 1962 года рождения. 1980-1982 – учеба в Школе-студии при этом же театре, 1994-1996 - актерский факультет Казахской национальной академии искусств им. Т. Жургенова. На лермонтовской сцене с 1984 года. За 24 года работы здесь ею сыграно более 40 ролей. Это Надька в спектакле «Вся надежда» М. Рощина, Марианна – «Мера за меру» У. Шекспира, Анютка - «Власть тьмы» Л. Толстого, Даша - «Факультет ненужных вещей» Ю. Домбровского и Ю. Егорова, Мария – «Звезды на утреннем небе» А. Галина, Маргарита - «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, Годл - «Поминальная молитва» Г. Горина, Ирина - «Три сестры» А. Чехова, Фери – «Странная миссис Сэвидж» Д. Патрика, Варвара - «Гроза» А. Островского, Софи – «Моя парижанка» Р. Ламуре, Дженни - «Все в саду» Э. Олби, Корали Верне - «Когда лошадь теряет сознание» Ф. Саган, Жасант - «Мужской род, единственное число» Ж-Ж. Бриккера и М. Ласега, Ольга Петровна - «Нахлебник» И. Тургенева, Леонсия - «Дом, где все кувырком» А. Портеса, Смельская - «Таланты и поклонники» А. Островского, Мелита - «Эзоп» Г. Фигейредо, Люба - «Сети дьявола» Д. Исабекова, Женщина - «Балкон» Е. Аманшаева и «Вальс одиноких» С. Злотникова и другие. Лауреат Государственной молодежной премии "Дарын".
МАРИНА ГАНЦЕВА: «ВЫШИТЬ ЖИЗНЬ ЯРКИМИ НИТКАМИ»
В начале нынешнего года на Малой сцене Лермонтовского театра, как всегда, в 19. 00. начался спектакль «Вальс одиноких» по пьесе недавнего нашего соотечественника, а теперь израильтянина Семена Злотникова. Однако не прошло и пяти минут, как во всем театре погас свет, и соответственно отключилась музыка. Нештатная ситуация. Однако у исполнительницы главной роли Марины Ганцевой, произносившей в это время довольно длинный текст, ни замешательства, ни растерянности в голосе. Партнер Игорь Горшков, он же по пьесе Соломон, слыша привычные в этой сцене интонации, подхватывает диалог, и все идет, как ни в чем не бывало. «Слушай, Далия, - говорит он, - у тебя, по-моему, там, в спальне где-то была свеча!». Зная, что свеча действительно заготовлена для второго акта, она отвечает: «Да, она стоит на столике у кровати». Он ей: «Принеси!». Она: «Принести сам!», после чего он чиркает зажигалкой и со словами: «Надо же, дожили, что в Израиле (а именно там происходит сценическое действие) отключают свет!», направляется за свечкой.
Зрители думают, что все идет, как полагается по ходу пьесы, а находящиеся за кулисами реквизиторы, костюмеры и помощник режиссера уже сориентировались и дают в руки Соломону горящую свечу. Он возвращается к Далие, и сорок минут идет спектакль сначала при одной свече, а затем при зажженном и переданном Соломону (еще одна ходка за кулисы!) канделябре. Сидящая здесь, в метре от актеров, публика принимает все как должное. А что? Зал камерный, выписанный автором разговор касается только этих двоих. Говорят они о самом сокровенном, скрытом от глаз людских желании быть понятыми и любимыми друг другом. Это ли не та самая необходимая обстановка интима и тишины, которая требуется в подобных моментах? И, конечно, так и осталась бы, наверное, в приятном заблуждении пришедшая на этот спектакль публика, если бы за пять минут до конца акта не засияло все в зале от вспыхнувших вдруг ламп и софитов…
Вообще ЧП в театре случаются, и не так уж редко. Но чтобы такое! Представляете, какой находчивостью и выдержкой надо обладать, какие иметь профессиональные навыки, чтобы виду не подать, будто что-то случилось, когда все проваливалось в тартарары. Честь и хвала тем, кто был задействован в том злополучном спектакле, и перво-наперво адресовано это Марине Ганцевой и ее партнерам Игорю Горшкову и Игорю Личадееву, ни на секунду не потерявшим самообладания и ни на йоту не вышедшим за рамки собственных ролей. Достойно выдержанный тест на неожиданность, четко сработавший профессионализм, образец актерского пилотажа.
- А мой муж Марко, который ходит на каждый мой спектакль, - рассказывает Марина, - сидит в первом ряду. И оказывается, когда погас свет, он, поняв, что это катастрофа, ужался в кресло и думает – Боже, что же это будет! «А потом, - говорит, - смотрю по тебе, по твоему силуэту - ты спокойна. И я понял – все пойдет, как надо». И действительно, спектакль прошел на таком градусе, что когда в освещенном уже зале мы вышли на поклон, был такой шквал аплодисментов! Правда, когда в антракте мы оказались за кулисами, долго не могли прийти в себя. Кто-то пристарал нам по рюмочке коньяка, мы выпили, но и это не помогло. Коньяк не прошел, потому что стресс был просто невероятный. Первый акт – он ведь весь на музыке, на тонких смысловых переходах и на моих переодеваниях. Но что самое удивительное – а это слаженность нашего коллектива – никто не растерялся. Все зажгли сотовые телефоны, и ни одного переодевания за кулисами мы не пропустили. Все украшения, вплоть до колец и сережек, были на месте, и я выходила на площадку как ни в чем не бывало. Тогда я еще раз уверилась в том, что наша труппа, наш коллектив – это семья, а театр – наш дом.
- Да, случай, конечно, из ряда вон выходящий. А как ты относишься к самой пьесе?
- Материал, заложенный в ней, очень близок мне. В основе его тема одиночества и переживаний души, когда попавший в это положение остается один на один со своей болью. И в постановке Бориса Николаевича Преображенского «Вальс одиноких» заставил меня задуматься о вещах, которые раньше казались мне не очень понятными. Например, почему у многих женщин не получается семейного счастья? Отчего те или иные люди оказываются на обочине жизни? По какой причине имеющие богатство, деньги и возможность быть счастливыми не становятся ими? Мечтая о том, чтобы в жизни ее появился близкий человек, моя героиня Далия говорит: «Я немногого прошу. Немножечко счастья, немножечко тепла. Хочу проснуться, увидеть живое лицо, ощутить живые руки, услышать голос». В этом желании своем она не исключение. Все женщины хотят иметь верного спутника жизни. Но как этого достичь? Начиная искать его вообще, нетрудно ошибиться. Зато когда женщина четко знает, кого именно она хочет иметь рядом, то знание это складывается в определенную формулу: «Я хочу найти мужчину, который будет достоин называться спутником моей жизни». Собственно, о нем, этом поиске, и говорится в «Вальсе одиноких». Спектакле, играть в котором мне и трудно, и легко, потому что все стадии такого рода одиночества я вынесла в свое время по полной программе. Пережила, доходя до такого края бездны, когда ты не в состоянии видеть, где этот край и где конец этой бездны. Таким образом, прочитав пьесу, я даже не учила текст. Все мысли и фразы Далии вошли в меня сами, так как я знала их с момента своего тяжкого отчаяния и невыносимого одиночества.
- То есть, это, можно сказать, спектакль о тебе и о женщинах вообще?
- Да. Помню, после очередного спектакля зашла ко мне милая, среднего возраста дама, опустилась на колени и сказала: «Я вам так благодарна - вы подарили мне моменты, где я могла вволю поплакать над своей собственной судьбой!». Я была шокирована. «Наверное, - подумалось мне, - она так сильно страдала и переживала потому, что я позволила себе вспомнить болевые точки, через которые прошла сама». Они, эти точки, уложились в великолепно выписанные автором и точно выстроенные по задаче спектакля разговоры моей Далии с куклами. Монологи эти очень проникновенные и тонкие, и я думаю, что в определенные моменты жизни каждая женщина один к одному произносит именно такие слова. До сих пор поражаюсь, какая такая мудрая интуиция подсказала их автору? Каким образом они столь точно легли на бумагу? Ведь это очень глубокое знание психологии женщины и самых разных жизненных обстоятельств.
Очень люблю этот спектакль и готовлюсь к нему за несколько дней. Начинаю думать, перебирать. А в день представления особо строго держу свое нутро – чтобы монологи были не просто монологами, а откровениями. Раньше я не любила поклоны, а сейчас отношусь к ним трепетно. Почти на каждом спектакле при выходе на поклон мы встречаем тишину. Зрители не понимают, что настал конец представления. Они еще там, внутри действия. Но ведь и я, например, тоже мало что вижу. Я тоже еще там. Вообще здесь бездна работы впереди, ибо сам материал богат до такой степени, что позволяет совершенствоваться от представления к представлению.
- О, это ведь крайне важно! Потому-то ваши герои всякий раз изменяются. Причем, все идет оттуда - изнутри, из глубины.
- Вот это «изнутри, из глубины» мы и взяли за основу. И когда автору пьесы Злотникову прислали в Израиль запись фрагмента сдачи нашего спектакля, он, увидев его, был поражен. «Сначала я решил, - рассказывал Семен Исаакович потом, - что чего-то не понял. Думал, ошибаюсь. Я был потрясен, увидев глубину того, что написал. То есть, это было лучшее воплощение моего замысла, и мне захотелось приехать к вам, чтобы увидеть все своим глазами».
Он действительно приехал, посмотрел спектакль, сделал замечания, что-то подсказал. Мне было интересно само общение с ним - драматургом, который неизвестно откуда знает, что происходит с женщиной, когда за мужчиной закрывается дверь, что чувствует она, когда не остается надежды на то, что он может вернуться, как поступает, желая во что бы то ни стало быть счастливой.
- О, это целая палитра состояний, когда человек остается один на один со своей болью!
- Да, состояний одиночества и безнадежности. Причем, чем дальше, тем больше их накапливалось, хотя многое из того, что требуется представить в образе моей Далии, я получила из рук самого автора. Через год после премьеры, как только образовалась возможность, мы с мужем отправились туда, где происходит действие пьесы. То есть, в Израиль. Приехав в Иерусалим, в первую очередь пошли в знаменитый отель «Царь Давид», где Далия могла бы остановиться с Антоном. Мы знали, что туда так просто не пускают и решили посмотреть хотя бы двери этих огромных комнат-апартаментов. Вошли. Смотрим, идет по коридору горничная и спрашивает по-русски, что мы хотим. Узнав, что я актриса и играю такую вот роль, она говорит: «Хотите, я заведу вас в номер?». И мы зашли в люкс, который стоит две тысячи долларов. Он до сих пор у меня перед глазами, как и все то, что мы видели в этом удивительном городе. Все шло буквально по тексту пьесы: «Я покажу тебе отель «Царь Давид», мы будем бродить с тобой по чудным улицам, я тебе покажу все наши святыни, и мы тихо помолимся у нашей стены». И мы действительно были у этой священной Стены плача, гадали, где, в каком доме могла быть жить Далия. Показывая свой Израиль, Злотников водил нас туда, где никогда не бывают туристы, и я теперь понимаю, откуда в его пьесе те или иные названия, словечки, ассоциативные сравнения. Увидев все это, я, естественно, играю теперь с большей, чем прежде, наполненностью и знаю, что это не предел.
- Израиль служил как бы наглядным пособием?
- В каком-то роде да. И еще там, в этой стране, у меня была возможность сказать спасибо человеку, который 22 года назад поверил в меня, и благодаря которому я справилась со своей первой серьезной ролью. Я говорю о Ефиме Михайловиче Кучере. Режиссер Театра на Таганке, он был тогда приглашен лермонтовцами на постановку спектакля по пьесе Михаила Рощина «Вся надежда». Речь в нем шла о трудных подростках. Я играла Надьку по прозвищу Чума – девочку с изломанной судьбой, которую бросила мать, когда ей едва исполнилась неделя от роду. Спасибо, приютила мамка-Клава, которая, что бы ни происходило с Надькой, жила верой в то, что все наладится. Живая, задиристая, никем не управляемая и не признающая авторитетов, полная вызывающих и агрессивных дурачеств, Надька собирает вокруг себя ребят-фанатов, чьи балдежные выходки становятся бедствием для окружающих.
- Хулиган-подранок?
- Да. Но внешние проявления ее – всего лишь бравада и защита от этого мира, а на самом деле – боль, обида, растерянность перед жизнью, душевная заброшенность и, главное, - непонятость. Как избавиться от этой боли? Вопрос не был для меня праздным, так как все, что выписано в пьесе, по-своему проецировалось на расклад моей собственной судьбы, чей сокрушающий удар в свое время поставил меня в полный тупик. Все пережитое мною было еще слишком живо, драматично, труднопереносимо, и не находилось способа выйти из этого состояния. Нет, я не сломалась, но это была страшная боль, которая осталась во мне на всю жизнь. Так что спектакль с символическим названием как для героини, так и для меня стал своего рода экзаменом, как бы переходом нашего с Надькой сознания на другой, спасительно-облагораживающий круг. Тогда Ефим Михайлович сказал: «У тебя в этой роли есть шанс понять себя. Если ты сделаешь это, сумеешь преодолеть свой внутренний кризис. И ты сделаешь, я в тебя верю!». Помню, как окрылили меня эти слова, хотя ничего еще не получалось. Ничего. И Лия Владимировна Нэльская меня в тот момент очень поддержала. У нас с ней хороший был дуэт - она играла мою приемную маму.
Они, взрослые, поддержали меня все, хотя я мало что понимала, мало что умела. Все было робко, неуверенно, все с сомнениями. Надька-то моя была оторви и брось - больно дерзкая, на язык острая, а я, наоборот, вполне смирная, тихая, от конфликтов далекая и даже, как говорили, застенчивая. Словом, вредничала моя юная героиня, не давалась. Но однажды что-то все-таки прорвалось. На генеральном прогоне надо было прыгнуть со всего размаху с кафельной стены. Я набралась духу, сделала это, и что-то во мне переломилось. Я осмелела и могла потом уже хоть на голове стоять, хоть на руках ходить - все было легко. И все потому, что поняла суть Надькиной натуры и той драмы, которая никак ее не отпускала.
- То есть, и «Вся надежда», и «Вальс одиноких» были прожиты не только чисто сценически, а как собственная судьба?
- Не то, чтобы собственная, а через себя пропущенная. Я ведь тоже прошла через все выпавшие на мою долю метания и искания. И, разбираясь в той или иной ситуации, училась теперь обращать свои ошибки и ошибки моих героинь в материал для постижения образов. Мой накопитель переживаний – в психологии есть такой термин - постоянно пополнялся, но этот груз, переходя в другое качество, уже не довлел надо мной.
- Без малого четверть века ты играешь на сцене и довольно плотно занята в репертуаре. Анютка во «Власти тьмы», Мария в «Звездах на утреннем небе», Мадлен Бежар в «Кабале святош»,», Софи в «Моей парижанке», Люси в «Опере нищих», Ольга Петровна в «Нахлебнике»… Роли разные, интересные, требующие крепкой профессиональной выучки. Где ты ее получила?
- Я дитя нашего театра. Окончила открывшуюся при нем Школу-студию, а затем актерский факультет Академии искусств имени Жургенова. Играть на публике мечтала с пяти лет. «Виной» тому – Его Величество Случай. Вернее, фильм «Королева Шантеклера», увидев который, я влюбилась в главную героиню и сказала: «Буду артисткой!». Сказала и все последующие годы была верна этому обещанию. В школе надо мной смеялись, говорили: «Да ты же некрасивая, ты бесталанная!», отчего во мне выработался комплекс неуверенности. Однако комплекс комплексом, а мечта мечтой. И если упорно идти за ней, Вселенная тебе поможет. В жизни моей тому было не одно подтверждение.
- В вопросе актерства тоже?
- А как же! Начать с того, что я, павлодарская девочка, в свои 16 лет поехала поступать в Москву и не прошла. Ничего, говорю себе, приеду на следующий год. Вернулась домой, вновь пошла в театральный кружок Дома культуры «Тракторостроитель» и узнаю, что к нам для отбора молодых в Алма-Атинский театральный институт приезжает специальная комиссия. Записалась на прослушивание, подготовила стих, басню и - не прошла. Ну, ладно, думаю, впереди Москва. Занимаюсь в кружке. А через некоторое время междугородний звонок. «Марина Ганцева?». «Да». «Тут у нас недобор. Приезжайте, может, что получится». Ну, не фантастика ли? Меня взяли в Алма-Ату, оплатили проезд, суточные, номер в гостинице, общежитие. Я отправилась на экзамен и…не прошла. Огорченная, подавленная вышла на улицу. Не знаю, что делать, куда идти дальше, а тут кто-то из ребят: «Что горюешь, не поступила? Но не все еще потеряно - через месяц будет набор в студию Лермонтовского театра». Через месяц… В студию Лермонтовского… Понимаете, в такую минуту такое известие!
- Счастливый случай!
- А, может, голос судьбы. Месяц до приема провожу в Алма-Ате. Смотрю город, хожу в музеи, галереи, сижу в библиотеке. Подаю документы на поступление, сдаю экзамены, и, наконец, свершилось - я принята в студию. Курс набирал истинный мэтр театрального искусства Юрий Борисович Померанцев! Представляете? Он мой учитель – это ли не великое везение! И уже сейчас, когда мы играем, скажем, «Нахлебника», я так счастлива, так горда, что выхожу на сцену вместе с ним. Каждый спектакль – что-то новое. Мне хорошо оттого, что мы понимаем и чувствуем друг друга, что представления сегодняшние по глубине своей отличаются от первоначальных. Мы всякий раз придумываем какие-нибудь новые нюансики. Если я изменяю интонацию, он сразу ее подхватывает, а когда он разживается неожиданным оттенком, я откликаюсь тут же. Иной раз у меня создается ощущение, что не роль я играю в спектакле, а просто живу там. И когда в финале мы готовимся к поклону, он всегда говорит мне две фразы: «Сегодня было неплохо» и «Сегодня ты играла просто потрясающе». Это ли не высшая награда - получить похвалу от своего учителя?
- В театр ты пришла при Андриасяне?
- Да, окончив студию, я уехала из Алма-Аты, потому что ждала ребенка. Вскоре родился сын, и, живя в Павлодаре, я даже представить себе не могла, что могу попроситься назад в свой театр. А тут вновь случай вмешался в мою жизнь – наш театр приехал на гастроли в мой родной город. Я показалась худсовету театра, и меня приняли вновь. То был несказанный подарок судьбы, если учесть, что после этого памятного для меня 1984 года театр вообще не был на гастролях в Павлодаре 20 лет. Выходит, я должна была вернуться в Алма-Ату, я должна была жить в ней! И чтобы это случилось, театр будто бы сам приехал за мной. Родители мои, видя, как все складывается, сказали: «Марина, фортуна улыбнулась тебе, и мы сделаем все, что от нас зависит. Пусть Артем остается у нас, пока ты устроишься». То есть, они дали мне такой важный для меня шанс, за что я им бесконечно благодарна.
Когда я приехала в Алма-Ату, то только и говорила: «Я благодарна тебе, Господи!». И не верила, что опять нахожусь в своем родном театре, что я актриса.
- Поначалу ролей было немного?
- Что вы! Они обрушились на меня благодатным дождем. В первый, 1985 года, сезон в театре я играла семь спектаклей. То были «Тиль» и «Тифлисские свадьбы», «Авантюристка» и «Прощай, конферансье!», «Амадей» и два детских - «Василиса Прекрасная» и «Белоснежка и семь гномов». Потом пошли «Вся надежда», «Мера за меру», «Мастер и Маргарита», «Прощай, Иуда!» и другие. Ну, и, конечно, сказки, где я то Царь-девица, то Царевна Милолика, то Снегурочка – как бы в назидание тем, кто внушал мне, что я некрасивая. Меня дразнили, мне хотелось быть красавицей, и желание мое материализовалось в такой вот форме, заставив на многие вещи смотреть по-другому.
Вообще к ролям я отношусь с трепетом. Сейчас, с осознанием их значимости особенно. Ролей много, каждую вынашиваешь, болеешь и живешь ею, думаешь о ней. Когда мы репетировали «Вальс одиноких», Саша Портнов прислал музыку к спектаклю. Мы прослушали ее. Она была такой мощной, внутренне наполненной, и я помню, как после этого я шла домой. Не шла, а парила, переходя улицу от театра к собственному дому, и в тишине вечернего квартала, как колокольчики, звенели подо мной каблучки. И вот тогда я поняла, как мне надо играть свою героиню. Я должна была играть ее, как произнесла однажды Лия Владимировна Нэльская, – на цыпочках. «По сцене, - сказала она, - нужно ходить на цыпочках. Нельзя быть ее хозяйкой, ты должна быть бережна к ней». Я благодарю ее за мудрость, подаренную мне.
- Очень интересной в последнее время у тебя была Женщина в спектакле «Балкон» режиссера Булата Атабаева по пьесе казахстанского автора Ермека Аманшаева.
- Да, это главная здесь роль, мне она тоже нравится, потому что это та же женская тема, но в ином возрастном ключе. Как бы переход на иной виток. Работать с Атабаевым было интересно. Это яркий, сильный, имеющий свою точку зрения режиссер. Он критически относится к системе Станиславского, считая, что сегодня она во многом устарела. Как и в других своих постановках, Булат применил на этот раз множество новых приемов. Например, в сцене, где я обнаруживаю на своем балконе мужчин, устроивших здесь свое застолье. Разговор мой с ними идет через балконную дверь, но мизансцена построена так, что мы все четверо стоим лицом к зрителю, и я общаюсь с этими непрошеными гостями через зал. Эта очень интересная находка, и она заставил меня по-другому взглянуть даже на саму игру.
Времени для репетиций у нас было мало. Мизансцены как таковые отсутствовали, и Булат мне сказал: «Сейчас я буду заниматься другими актерами, а ты просто подыгрывай». «Хорошо, - сказала я, а что дальше?». «Не волнуйся, - говорит он, - я потом тебе все объясню». Но потом он уехал на гастроли, и мы стали репетировать сами. И как раз то, что мы сделали с его подсказки, с его подачи, благодаря его направлению, легло в основу спектакля.
- Хорошо. Это, так сказать, дела сегодняшние. А каковы твои отношения с классикой?
- В классических ролях я всегда чувствую себя прекрасно.
Вообще старина, прошлое – это мое. Я умею носить длинные платья, мне не чужды манеры тех времен. Так что классика, как я понимаю, уникальный для меня материал, на котором можно хорошо раскрыть свой потенциал. Ведь и сто, и двести лет назад были такие, как сегодня, чувства, стремление добиться в жизни чего-то достойного. Это веками непреходящие вещи, и когда читаешь об известных женщинах минувших столетий, не перестаешь удивляться богатству и многогранности природы человеческой. Тут целеустремленность и сила духа, тонкость чувств и внутренняя красота, нескончаемая галерея характеров, темпераментов, типажей, множество неповторимых моментов, ситуаций, и все это хочется попробовать, все потрогать и сыграть.
Помню, как мне было комфортно в образе Ирины, когда мы репетировали «Трех сестер»! Я обожаю эту героиню еще со школьных времен. Тогда, занимаясь в драмкружке, я впервые прочла эту чеховскую пьесу и буквально заболела Ириной. Я просто бредила этой ролью. Наверное, думаю я, в глубине души моей живут искорки ее натуры – этот оптимизм, эта легкость, желание что-то изменить. Почему она все время – в Москву! В Москву! В Москву! Как панацея от всего. Жаль только, что человек-то Ирина инертный - мало дела, больше мечтаний, разговоров. Потому-то потом страдания, потому депрессия. Ну, а чтобы переживаний этих было меньше, говорит нам автор, а вслед за ним и постановщик Андриасян, надо прилагать усилия. Если хочешь чего-то добиться, необходимо действовать. Выводя на первый план умение выстоять в тех или иных ситуациях и претворить свои планы в жизнь, я стараюсь протянуть в своих героинях именно эту линию. Мне хочется вселить в людей надежду на то, что все переменится к лучшему, и сделать так, чтобы, уходя с моих спектаклей, зрители заряжались верой в самих себя и в высшие силы, которые ведут нас.
- Твой учитель Юрий Борисович Померанцев известен как прекрасный актер и не менее прекрасный режиссер. Ты рассказывала, с каким удовольствием работала с ним в «Нахлебнике», поставленном Андриасяном. А девятью годами раньше Юрий Борисович создал на Малой сцене свой идущий до сих пор спектакль «Таланты и поклонники». В нем был задействован в основном молодежный состав труппы. И у тебя там блистательно сыгранная роль актрисы Смельской. Как ты считаешь – за счет чего?
- Эта пьеса Островского, как, впрочем, многое из классики, очень созвучна с нашими сегодняшними проблемами, связанными с судьбами людей искусства в мире, где все решают деньги. Дивная героиня Ирины Лебсак – прима драматической сцены Саша Негина - встает перед необходимостью сделать жизненно важный выбор: либо сцена и зависимость от богатого человека, либо жалкое прозябание или даже отречение от театра при сохранении своих моральных установок. Натура цельная, нравственно совершенная, Негина верует в разумные идеалы и изо всех сил защищает свою честь и достоинство. Моя Смельская, ее соперница, совершенно другая. Определяя ее, Юрий Борисович сказал, что она актриса, которая легко идет по жизни. Есть люди, которые борются с обстоятельствами, а есть - плывут по течению, радуясь тому, что дает жизнь, и не усложняя ее идеалами. Смельская относится ко вторым.
Это была мощная подсказка, ибо на ней выстраивался весь образ. Вариантов было много, каждый привносил новую краску, тот или иной существенный штрих. И когда уже все вроде бы сложилось, понадобилось что-то такое, что составляло бы изюминку этой роли. Какая может быть изюминка у такой женщины? Наверное, смех, решили мы и придумали его. Смеяться я училась долго. Смеялась, смеялась, и научилась. Сейчас это не доставляет мне даже сотой доли труда.
- Что, смеяться на сцене так сложно?
- Во всяком случае, не просто. Тут нужен определенный навык, чтобы, чувствовать себя при этом совершенно естественно. Смеяться заразительно тоже надо уметь. И я помню, как подолгу репетировала, осваивая разные оттенки, и смех придал этой роли яркость и желаемую легкость. Улыбающийся, смеющийся человек… Есть такое понятие в психологии, означающее человека удачливого. Такой человек воспринимает все легко, без натуги и, улыбаясь, он дарит оптимизм другим людям. Люди от него заряжаются, они к нему притягиваются, как мотыльки на свет. Вот Юрий Борисович и предложил, чтобы уже при первом появлении моя Смельская была улыбчивой, чтобы смеялась. Находка эта точно сработала на образ. Мы до сих пор играем этот спектакль, и публика принимает его с удовольствием.
- Наверное, в каждой роли есть некий определяющий момент, который выявляет природу образа и к которому потом подтягиваются остальные компоненты?
- Как правило, это так. Причем, стержнем могут служить совсем неожиданные вещи. Взять, скажем, «Странную миссис Сэвидж» в постановке Андриасяна. Там я играю Фэри – одну из обитательниц клиники для невменяемых под названием «Тихая обитель». Это наивное, непосредственное, сим¬патичное, трогательное и тихое существо, страдающее отсутствием элементарного к ней человеческого внимания. «А мне сегодня еще никто не говорил, что меня любит» - фраза-ключ к самоощущению Фэри в этом большом, многолюдном мире и один из штрихов к пониманию спектакля в целом.
Поняв с легкой руки доброй и милосердной миссис Сэвидж, что именно больше всего тревожит и обижает Фэри, пациенты клиники как бы спохватываются и начинают выражать ей свою чистосердечность. Слова признания, сочувствия, разъяснения идут со всех сторон. Горячие и неловкие, сказанные как бы между прочим, и глубоко аргументированные, они ложатся на сердце. Поток любви, согревая Фэри, совершает чудо – она оттаивает, она приходит в себя буквально на наших глазах. Меняется ее представление о людях и мире, происходит преображение внутреннего «я». И вот оно, это преображение, никак мне не давалось. Я приходила на репетиции подготовленная, в хорошей спортивной форме, с ярким макияжем и на каблучках. Мы что-то обсуждали, что-то обговаривали, но зацепки не находилось. Не знаю, что было бы дальше, если бы после одной из репетиций Рубен Суренович не сказал: «Марина, ты, пожалуйста, в следующий раз сними свои каблуки». «А как без них?». «Ну, попробуй поработать в тапочках».
- Что, столь неприкрытый житейский ход?
- Да, подсказка. Как бы мостик к словам Фэри, которые она все время произносила: «Скажите мне, что вы меня любите! Неважно, если это не так. Мне так нравится, когда люди говорят, что любят меня!». Дефицит тепла, ласки, доброго отношения, любви. Истощение души. Ощущение, которое так или иначе известно каждому из нас. Состояние, где не до высоких шпилек. Словом, я надела тапочки и - Бог мой! – то было совсем другое ощущение. Я замазала мылом брови, сделала белое, без какого-либо грима лицо, завязала пучочком волосы. Я не боялась быть никакой - мне важнее было передать душевное самочувствие, потому что Фэри была из тех, кто просто сходит с ума оттого, что их не любят. Это же ведь и есть та самая искомая мною нить: «Скажите мне, что вы меня любите! Даже если это неправда, все равно скажите». И поэтому когда я надела тапочки, то поняла, что эта женщина должна быть именно с такой низкой платформой, с такими тапочками, в такой жизненной пластике. Так что подсказка была мощная - все встало на свои места.
- Вот что значит режиссер!
-Да, с режиссерами мне повезло. Практически все они были уникальными и судьбоносными для меня людьми. Они давали мне подсказки, благодаря которым выстраивался рисунок моих ролей. Актер – он ведь инструмент в руках режиссера. Выбирая пьесу, последний ищет людей, которые воплотили бы в жизнь замысел его и автора. И как важно здесь попадание в десятку! Кроме упомянутых уже мной режиссеров я назвала бы еще Льва Белова, Вячеслава Лымарева, Юрия Коненкина.
По своему творческому составу театр наш очень сильный, и я люблю, когда есть возможность смотреть наши постановки. Много раз видела и смотрела бы еще и еще комедию «Пока она умирала». Помню, был красивый спектакль «Вкус меда» - там прекрасно играла Алена Скрипко. Безумно нравились мне зажигательные, полные веселья «Тифлисские свадьбы». Считаю явлением «Поминальную молитве», где я, кстати, исполняла Годл - одну из дочерей Тевье. Я всегда любила смотреть со стороны игру ныне покойного Льва Александровича Темкина, который был виртуозом своего дела. Его Тевье-молочник - глубокая, мощная работа. Великую школу тем, как он готовится к ролям, как трепетно относится к созданию образа во время репетиций, являет Померанцев. Юрий Борисович интересен мне в любой своей работе. Помню, он сказал как-то: «Я не доверяю тем ролям, которые получаются сразу. Это первоцвет. Это сразу облетит. А вот когда ты путем мощных переработок пропустишь через себя весь материал, путем поиска и ошибок найдешь главное, что лежит в основе твоего образа, тогда это настоящее искусство, которое заставляет зрителя переживать». Всегда великое удовольствие видеть, как репетирует и живет на сцене Татьяна Петровна Банченко. Актриса удивительная, легкая. Она настолько все тонко схватывает. И вообще я всех наших актеров люблю и знаю, что Лермонтовский театр – это своего рода оранжерея. Оранжерея талантов, добрых, переживающих друг за друга людей.
- Говоря о тапочках Фэри, ты задела очень существенную сторону вашего ремесла. Она касается соответствия внешнего вида сценического персонажа его сущности. Те же тапочки. Казалось бы, незначительная деталь, а определяет целое.
- Вы правы – вся актерская атрибутика в виде грима, костюма, прически, бижутерии, оружия и иных аксессуаров имеет важнейшее значение, поскольку по ней опознаются возраст, характер, темперамент, социальная принадлежность, профессия, пристрастия, а также другие свойства и качества героя. Найти тот или иной определитель – как попасть в «десятку». И вот в том же самом «Балконе», о котором шла речь, эта «десятка», мне кажется, получилась.
- Каким образом?
- Там моя героиня – женщина с несостоявшейся личной судьбой. По профессии искусствовед. Как представить ее зрителям? Банальная мелодрама со страстями и переживаниями меня не привлекала. А как передать тонкость внутреннего мира героини, которая хочет в жизни счастья, желает по-женски самореализовать себя и стоит на грани чуждого ее натуре выбора? Какой должна она, человек духовного склада, предстать перед ворвавшимся в ее дом посетителем и сидящими в зале зрителями? Режиссер сказал: «Мне не нужна красивая Марина Ганцева - такой тебя знают все. Мне нужна живая женщина со своей болью, незащищенностью, нужна полная картина того, что происходит с ней, когда мужчина уходит, и за ним закрывается дверь. Он сказал, и я тут же поняла, что должна прежде всего подобрать платье и найти очки.
- Почему именно это?
- Видите ли, моя героиня, - эстет и интеллектуал, живет в мире высокого искусства, коротая одиночество в чтении Сартра и прослушивании Дассена. Ей не чужды Бергман и Феллини, о которых рассуждает ее нежданный гость. Она многогранна в своих проявлениях, но ей мешает неуверенность в себе. И когда мы с нашей художницей по костюмам Людмилой Кужель выбирали фасон платья, то исходили из того, что оно должно быть необычным, ибо эпатажная одежда, как ни парадоксально, показатель этой самой неуверенности. «Я хочу быть яркой, хочу быть красивой, вычурно одетой!». Но вычурность платья говорит о нестабильности внутреннего мира. И еще я долго искала очки. Хотела найти изящные, без оправы – они являют тонкость натуры. Как только я надела их и придуманное нами платье, заколола небрежно волосы, так сразу поняла: найдено то, что мне нужно. Именно такая простота, не загнанный в оправу взгляд на мир в сочетании с неуверенностью составляют суть образа моей героини. Эти внешние находки очень помогли мне в дальнейшем. Вообще для меня костюм – это отдельная часть моего пристрастия к театру. Я с трепетом отношусь к каждой бусинке, каждой туфельке, поясочку, прическе.
- А в жизни?
- В жизни я переменила несколько стилей одежды, и лишь сейчас нашла свой, созвучный моему внутреннему миру, гармоничный с моими мыслями. Я люблю, когда есть эта гармония внешнего и внутреннего. И если моя героиня совсем не такая, как я, то я стараюсь ее хотя бы как-то защитить. Примером тому «ведьма людей» Килина в «Лесной песне», поставленной Юрием Коненкиным по мотивам драмы-феерии Леси Укра-инки. Сельская вдова, загубившая мужа, моя героиня эта - женщина страшная. Она прямое воплощение зла, противостоять которому не может даже лес¬ная фея Мавка. Столкнулись две эти противоположности на любви к деревенскому хлопцу Лукашу. Любит Лукаша Мавка, но отнимает его у нее Килина, и делает это коварно, откровенно, хотя сам Лукаш ни о чем даже не подозревает. Конечно, как Марина Ганцева я на стороне Мавки. Естественно, не приемлю подлости Килины, и все существо мое восстает против ее козней. Но она - моя героиня, и я не хочу ее осуждать. Я ее раскрываю.
- Интересно, какими средствами?
- Сценой гадания. Видите ли, каждая женщина борется за свое счастье по-своему. У ведьмы приемы, как известно, колдовские. Но таковых в пьесе прописано не было. Значит, надо было их ввести. И я решила, что это должно быть гадание с обрядом приворота Лукаша. Прежде я много об этом слышала, а когда понадобилось, перевернула массу книг, нашла нужные заговоры, придумала магическое действо с огнем и клад¬бищенской землей, появление темных фигур. Вот такое привораживание, с помощью которого Килина отстаивала свое право на любовь. И когда я предложила этот рисунок Коненкину, он сказал: «Ничего менять не буду. Как сложилось, так и верно».
- Это в русле Юрия Ивановича.
- Саму сцену мы прорепетировали два раза, и этого оказалось достаточно. Оно получилось. Оно выстрелило само. Или вот у него же в «Грозе» - образ Варвары. Когда я увидела распределение, то сказать, что удивилась, было бы слишком мягко. Я – Варвара? Это совершенно иной, чем у меня, типаж. Коненкин сказал: «Я тебя вижу в этой роли» и предложил свой рисунок. "Ты должна быть в этом спектакле женщиной, - то и дело твердил мне он. - Не рядовой какой-нибудь, а той, которую мужчины не могут не заметить!". Сначала я сопротивлялась и не понимала, чего от меня хотят. Ведь такой героини у меня еще не было. А когда поняла, то попросила наших гримеров, чтобы сделали они мне парик с длинными волосами. Да, да, распущенные длинные волосы как проявление естества, образ душевной нерастрачен¬ности, раскованной, необузданной энергии, свободного полета. Своя воля, своя правота, и никаких запретов! Этакая Маргарита на метле. «Не разнузданность, нет, не распутство, - как бы говорила я, играя Варвару. - Лишь активное приятие жизни определяет колорит ее натуры». И эта раскрытость находилась в одном ключе с решением спектакля в свободной манере.
- Роль была для тебя трудной?
- Очень. Что называется, на сопротивление. Но именно за нее я получила молодежную премию «Дарын».
- Из ролей мирового репертуара что хотела бы сыграть?
- Королеву Елизавету. Она одна из моих основных фантазий – как бы я ее подала, как бы трактовала, как вышла бы к зрителям в том костюме, в каком выходила она к своим подданным.
Не исключено, что мне удастся выступить в этом образе – ведь в моей жизни, как я говорила, довольно много судьбоносных моментов. Удача – это ведь не благоприятное стечение обстоятельств, а наша готовность им воспользоваться.
- И еще я знаю, что ты ведешь уроки ораторского искусства.
- Да, у меня разработана целая система, в которую входят мастерство актера, ораторское искусства и психология. Основные знания я беру из литературы, но это мои подборки, которые я компоную в расчете на конкретного ученика.
- С проекцией на наше время и его потребности?
- Естественно. Есть определенный план, но когда приходит ученик, я учитываю и то, какие знания необходимо ему получить. Важное место в этих занятиях занимает личностный момент. Мне хочется, чтобы человек ушел от меня с желанием изменить что-то в себе к лучшему. Нет, я не меняю самого человека, я меняю ракурс его взгляда на жизнь.
- Дают ли эти занятия что-то для твоей сценической и несценической жизни?
- Конечно, они вносят немало нового как в мою профессиональную сферу, так и в житейскую. Я говорила уже, что с детства страдала комплексом неуверенности. После Надьки, сиганувшей со стены в спектакле «Вся надежда», я стала смелее, но все равно сомнений было хоть отбавляй. Шла большая трата времени на эмоции и переживания, и это лежало в основе моих ошибок. Ну, что ж, скажете вы, кто не сомневается, тот не достигает истины. Но я сомневалась чересчур много. Это было топтание на месте. Теперь, взявшись преподавать, я уверилась в себе, перестала совсем бояться, забыла думать о страхе. Для меня это более чем важно.
- Интересно, какими категориями измеряется твое сегодняшнее самоосознание?
- Мне не нужна похвала со стороны. Я четко знаю, ради чего все делаю, куда иду, с кем и во имя чего живу и как хочу жить дальше. Я понимаю, что хочу сказать в искусстве, что преподнести со сцены своим примером зрителям. Я хочу, чтобы в моем сознании были лишь добрые мысли о себе и близких, о тех людях, что меня окружают. Я хочу быть значимой в глазах других, чтобы у них появилось желание общаться со мной, чтобы я могла им в чем-то помочь.
- Словом, жизнь твоя складывается так, как ты ее задумываешь. Мечтала стать артисткой – стала ею. «Заболела» Лермонтовским театром, и он приехал, как ты говоришь, за тобой в Павлодар. Хотела в «Трех сестрах» сыграть Ирину – сыграла. «Вальс одиноких» манил памятными местами Израиля – ты их получила. Бредила Парижем – прошла по нему, как по собственному городу. Думать не думала о наградах – заработала «Дарын. Что, по-твоему, способствовало всем этим сюрпризам судьбы?
- Вера в то, что это осуществится. Когда ты внутренне нацелен на положительный результат, все способствует исполнению.